Операция в зоне «Вакуум»

«Благодарю за помощь моей семье. 1-го апреля буду в отпуске и смогу лично поблагодарить вас. Мартьянов».

2

Девятого апреля, к обеду, у Тучина появился Алексей Николаев. Девчонки брызгались у рукомойника. Мария у печки в слезах.

— Где ж ты, поросенок, пропадал девять ден?

Весело вытолкал Николаева в сени: считалось, что Маша ничего не видит, ничего не слышит; загреб в однорукую охапку, на ухо: «Вся группа Егора благополучно прибыла на советскую территорию. Наизусть говорю».

Николаев в таких разговорах — горе, не собеседник: ни «ну», ни «ах». Помолчал, сглотнул, да глаза поглупели.

— Мартьянов приехал.

— Радиограмму в час принял. Вся группа, понимаешь, благополучно… Маша, дуреха, ревет, а чего реветь-то — верно? Чего реветь? Да много им, бабам, и надо — верно?

Николаев кивнул:

— Мартьянов приехал.

— Тьфу! — в сердцах сплюнул Тучин. — Пошли, обед стынет…

Мартьянов приглашал в гости к своему родственнику Михаилу Андреевичу Егорову.

Тучин приглашение принял: «Егоров Мартьянову свояк, а нам — свой человек… Ты на коне? Тогда, Алеша, вот что: обскачи-ка десяток дворов на предмет кожсырья и часиков на девять собери ко мне коммунистов, комсомол — по выбору. Дело есть».

3

В семь часов вечера Тучин сидел за семейным столом Егоровых, на коленях полотенце — на двоих с Мартьяновым. Застолица, к которой привык: что ни человек, то оборотень:

— хлебосольный родственник лейтенант финской армии Михаил Андреевич — подпольщик, кандидат в члены партии;

— сын его Саша — комсомолец в должности залесского старосты;

— новый секретарь подпольного райкома комсомола Алексей Николаев — показной радетель частного предприятия кожедубильного профиля;

— Мария Васильевна, жена Мартьянова, работница акционерного общества «Вако», — тайная союзница Тучина и против торгового общества, и против мужа;

— сам он, Тучин, крученый — переверченный на службе богу и черту, двум столицам и трем армиям;

— не посвященные ни во что домочадцы Егоровых.

Компания, где говорят не то, что думают, и не то поют, что хотят.

Мартьянов — в гражданском костюме, белый воротник навыпуск — вызвался резать пирог с брусникой.

— Представьте, до чего люди странные существа, — говорил, глядя в этот самый пирог, — вздрагивала сбитая налево светлая челка. — Не дадут соврать, я не поклонник пирогов. За это, подозреваю, и мать и теща меня недолюбливали — ведь кухаркам — что? Им надо, чтобы слышать, как у едока за ушами пищит. А у меня на пироги ни нюху, ни писку. И вот, — Мартьянов положил на тарелку Тучина ломоть пирога. — И вот зимой я получаю колоб, испеченный Машей. Это было в траншеях под Свирью. Я вышел из укрытия проверить свой взвод. Мороз! После тепла пуговицы заиндевели, извините, как шляпки гвоздей в солдатской уборной…. Тут мне и вручили колоб, колоб с начинкой. Что за начинка, я умолчу — это, можно сказать, военная тайна. Но, боже мой, что делалось в траншеях! Белый хлеб с родных полей… Я раздал по куску и видел, что люди не едят, а как бы читают, словно это был не кусок хлеба, а письмо с родины.

Мартьянов сменил нож на рюмку:

— Я пью за наш карельский рыбник, за наш пирог с брусникой, испеченный в русской печи.

Тучин выпил. Отметил про себя: «Между строк ориентируется не хуже, чем в траншее». Впрочем, ему было все равно. Краснобайство нравилось ему в любом виде. Мартьянову он верил: нетрудно верить человеку, когда знаешь, что сами обстоятельства толкают его к тому решению, какого ты ждешь. Если, конечно, он не трус.

Вышли покурить.

— Как воспринят мой рассказ? — ни «ты», ни «вы» Мартьянов употребить не решился. Бодрячество, которое Тучин позволил себе не заметить. Вспомнил досужие толки: не от одного ли рубанка стружки? Говорят, они сильно схожи с Мартьяновым, и было время, когда Тучин гордился сходством: директор школы — кто не пасует перед учителями.

— Я усвоил одно, Иван Александрович. И тебе, и твоим товарищам начинка пришлась по вкусу. Я жду дела. Должен сказать, вступления ради, что ваш батальон в любом случае хода войны не изменит. Он может просто погибнуть, а может и не погибать, может замарать учебник истории строчкой о предательстве, а может не делать этого. Я, Иван Александрович, как и ты, — вепс, и тоже за то, чтобы печь карельский рыбник в русской печке, а не в финском камине.

Мартьянов затянулся, высветилась напряженная усмешка:

— А у вас, простите, нет ощущения, что в той строчке… в учебнике истории… один какой-то маленький знак — запятая или там многоточие — будет принадлежать и вам?

— Нет, Мартьянов! Все мои знаки будут в другой главе.

— Кого вы представляете?

— В данном случае я уполномочен вести переговоры с представителем «батальона соплеменников».

— Стало быть, вам известны условия?

— Да. Жизнь, питание по нормам советских войск, возвращение на родину после окончания войны, сохранение всего личного имущества.

В руке Мартьянова брякали спички — нервы не ахти.

— Что я должен делать? — спросил глухо.