Операция «Цицерон», Я был Цицероном, Операция «Ультра»

Это окончательно вывело меня из терпения. Но я взял себя в руки и, чтобы отвлечься, решил позвонить Мойзишу и встретиться с ним.

На этот раз мы встретились на улице. Вокруг все было спокойно, и я влез в «опель».

— Как вы добрались? — спросил я Мойзиша.

Он пожал плечами и недоверчиво осмотрелся, как бы не веря, что вчерашнего преследователя здесь нет.

— Он исчез, — ответил он.

Какое же найти объяснение этому? Как человек мог заметить, что меня в машине больше нет? Он определенно хотел узнать, кто я, но на этот раз у него ничего не вышло. Другими словами, ничего страшного не произошло.

Я передал Мойзишу пленку.

— Я проник в спальню посла, — едва слышно произнес я, стараясь произвести впечатление. — Все это не так уж сложно. Он ведь, как и обычно, принял снотворное.

— Что?! — воскликнул Мойзиш. — Вы фотографировали этой ночью?

— А почему бы нет? У англичан нет оснований считать, что в посольстве есть шпион, работающий на немцев. И все–таки, что же произошло?

Мойзиш связал мой вопрос со вчерашним преследованием.

— Может быть, вы и правы, — заметил он. — Вполне возможно, что они и не подозревают ни о чем, а вчерашняя погоня за нами — чистая случайность. Человек, может быть, как следует выпил и стал преследовать нас просто так, из–за чудачества. Не исключена возможность, что я попал под обычное наблюдение. Не думаю, чтобы англичане в самом деле верили, что я торговый атташе.

— Я имею в виду пе вчерашнее преследование, — сказал я, — а телеграмму, которую вы прочтете, когда проявите пленку.

Я рассказал Мойзишу о замечании английского посла. Но он не мог сказать мне, что же так насторожило англичан.

Мойзиш не смог найти правдоподобного объяснения, чтобы прогнать все мои страхи.

Объяснение я нашел много лет спустя в мемуарах фон Папена. Он, оказывается, отправился к турецкому министру иностранных дел Нуману Менеменджоглу, имея сведения, полученные от меня. Фон Папен был дипломатом и политиком. Он ясно представлял себе общую картину событий и, конечно, должен был предпринять что–то. Он, очевидно, хотел сделать предупредительный выстрел, чтобы помешать туркам осуществить их намерение присоединиться к англичанам. Я, конечно, не знал этого. Из–за сомнительной репутации меня боялись вовлечь в большие дела государства. Фон Папен писал следующее:

«Ряд английских телеграмм вынудил меня немедленно обратиться к Нуману. Мне нужно было только напомнить о телеграмме, в которой предлагалось установить радарные установки в европейской Фракии, с тем чтобы английские бомбардировщики могли бомбить румынские нефтяные вышки с еще большей точностью. С моей точки зрения, тогдашняя ситуация требовала немедленного и решительного вмешательства. Поэтому я должен был дать Нуману понять, что у меня имеются кое–какие сведения об английских планах на этот счет. Я рассказал ему, что английский военно–воздушный атташе или его коллега намекнул об этих планах представителям нейтральных государств. Моей обязанностью было привлечь его внимание к той серьезной опасности, которая может возникнуть, если о размещении этих радарных установок станет известно Берлину. Если это случится, я вряд ли смогу предотвратить налет немецкой авиации на Стамбул. Нумана очень удивила обширность моих сведений. Пораженный всем этим, он поведал содержание нашего разговора английскому послу. На следующий день на моем столе лежала телеграмма, в которой сэр Хью сообщал об этом в министерство иностранных дел! «Папен знает больше, чем ему следует знать“».

Итак, сам Папен насторожил дремлющих англичан.

Но в то время я, конечно, не знал об этом. Мне не было известно, что предпринял Папен. Все, что я знал и чувствовал тогда, так это страх, панический страх.

Я попросил Мойзиша подвезти меня к моему домику. Мара сидела в кресле и занималась своими ногтями, окруженная канарейкой, кальяном, цветами и виски. Идиллическая картина. От всего этого кровь закипала в моих жилах.

— Только что получил письмо от родственника, — сказал я ей.

— Ну и что?.

Ей это было неинтересно, и она продолжала заниматься своими ногтями и слушать музыку. Из приемника лилась «Жизнь в цвету» — модная французская песенка.

В то утро я получил письмо от своего дальнего родственника — Мехмета.

«Дорогой Эльяс, все мы надеемся, что ты пребываешь в полном здравии», — писал он. Письма от родственников, которые не писали тебе целую вечность, но которые хотят чего–нибудь от тебя, начинаются именно так.

«Ты помнишь нашу маленькую Эзру? — продолжал Мехмет. — Она хорошо учится, и мы очень довольны ею. Отметки у нее отличные…»

В письме было много о маленькой Эзре, которую я никак не мог вспомнить. Когда я последний раз видел кузена Мехмета, у него было много маленьких дочерей.

«Сможешь ли ты что–нибудь сделать для Эзры в Анкаре? Мы будем очень благодарны тебе. Она ведь кончила коммерческий колледж…»

Я отложил письмо в сторону и перестал думать о нем.

Родственники никогда не интересовали меня. Кузен Мехмет, видимо, думал, что если я работаю в посольстве, то могу творить чудеса.

Я посмотрел на Мару и злобно усмехнулся.