Операция «Сострадание»

В Москве не все оказалось так просто, как она сама себе представляла, но Тая была достаточно гибка, чтобы знать, где надо согласовываться с обстоятельствами, а где не стоит идти у них на поводу. Она научилась жить в ожидании звонка, что Жора сегодня не придет ночевать, потому что у него важное задание; она научилась быть терпеливой, не выдумывать глупости и не ревновать попусту там, где речь идет о сугубо служебных отношениях. Она имеет право сказать о себе, что прошла высшие квалификационные курсы следовательской жены. А ведь параллельно приходилось еще получать уроки и сдавать ответственные экзамены на курсах материнства!

Повлиять на обстоятельства, которые заставляют ее Жору чувствовать себя несчастным неудачником, не в ее возможностях — зато в ее возможностях успокоить, утешить, сделать так, чтобы он забыл о своих неудачах. Помимо всего прочего, разве неудовлетворенное честолюбие — это причина чувствовать себя несчастным человеком? Вот чего Тая никогда не понимала! Лично она привыкла работать на совесть, но никогда не увлекалась построением карьеры. Ведь сколько еще всего в жизни, кроме работы, есть хорошего, нового и интересного… Но для мужчины сделать карьеру — это нормальное желание, бесполезно и незачем его за это судить и, тем более, осуждать. Да и вообще, долг жены — не судить, а помочь.

Следуя отработанной годами технологии, Тая извлекла из хорошо известного супругам тайника бутылку, которую держат на случай внезапного визита гостей, и, пренебрегая на сей раз традиционным супом, поставила перед Георгием Яковлевичем тарелку со вторым блюдом (сегодня на ужин рыба в сухарях, отлично) и налила ему рюмочку. Тая из опыта знала, что в ситуации очередной служебной неурядицы Жоре хочется выпить. Это случается с ним нечасто, но случается. А как примет рюмочку-другую под хрустящую жареную рыбку, успокоится, придет в себя и расскажет наконец, что у него в очередной раз стряслось. Если захочет.

Технология уже в который раз сработала: после второй рюмки и доброй порции рыбы Георгий Яковлевич стал разговорчивее.

— Ты не думай, Тая, я не злой. Я не злой! — глухо вскрикнул он и стукнул кулаком по столу. Машка, без особенного энтузиазма мусолившая свою порцию ужина и исподтишка листавшая под столом книгу, аж подскочила. Таисия без слов, глазами и руками, указала ей, что она может идти, и девочка с удовольствием воспользовалась этим разрешением. Оставшись наедине с мужем, Тая поставила стул поближе к нему, выжидающе и внимательно обратив не самое красивое на свете, зато самое любимое Жорой лицо.

— Я не злой, — спокойнее, уже без восклицаний и битья кулаком по столу, продолжал Георгий Яковлевич. — Меня, Тая, злит, когда меня учат, как мальчишку. Тычут носом в то, что недостаточно быстро работаю. Как щенка, тычут носом! Передали вот дело тем, кто быстрее разберется. А как тут разобраться, когда версий выше крыши понапутано… Многогранным человеком был покойник!

— Великанова дело? — Как хорошая жена, Тая была в курсе того, что волнует мужа.

— Чье же еще? Причем вот что обидно: ведь начал я уже в нем разбираться, считай, половину работы сделал! И вот, скажите на милость, высокое начальство останавливает на полдороге… Впору думать: может, не за то злятся, что не сумел раскрыть убийство по горячим следам, а за то, что накопал то, чего трогать не надо…

До Машки в малогабаритной квартире долетали обрывки родительских разговоров. Слов она, увлеченная к тому же взятым в библиотеке любовным романом, не различала, но по интонациям угадывала, что папа сначала буйствовал, злился, как обычно, на тех, кто ему хода не дает, и на тех, кто всем в стране заправляет, и на тех, кто обирает честных граждан, а теперь утихомиривается. Папа на самом деле не злой, даже на Машку не может как следует разозлиться, если ей случается схватить плохую отметку. Сколько раз грозил, что за двойку или тройку не пустит дочку в гости на день рождения к однокласснице или запретит ей неделю смотреть телевизор! Но только что-то ни разу такого не было, чтобы папа ее наказал: пошумит, поругается, покричит, что в семье растет бестолочь, которой надо учиться на дворника, а потом сам же просит прощения, что не сдержался, вышел из себя. Еще и начнет вспоминать, что в детстве тоже не был отличником, только его дедушка Яков, побывав на родительском собрании, в сердцах грозил отдать не в дворники, а в пастухи… Вот и у мамы сейчас будет прощения просить. Точно-точно. Никуда не денется…

— Нет, понимаешь, Тая, — оправдывался не опьяневший, но слегка размякший вследствие умеренной дозы алкоголя Глебов, — на самом деле, все справедливо. Я не думаю, что в этом деле начальству выгодно покрывать убийцу. Бывали у меня такие дела, особенно в ельцинское время — помнишь, небось, Вожеватова, из-за которого мне легкое прострелили? Но эти дела обстряпывались по-другому, и начальства того больше нет, сняли напрочь… Турецкий Александр Борисович — я его знаю, честный человек. Но мне просто обидно… Обидно, что все вот так… Вот трудно мне смириться…