Операция "Раскол"

В июле вмешался Сталин. Советский посол в Праге верноподданнически уведомил Сталина об имеющихся подозрениях относительно Сланского. Может быть, начав подозревать, что эти показательные процессы спровоцированы американской разведкой, Сталин в 20-х числах июля направил Готвальду шифрованную депешу: «Мы получили компрометирующий материал на тов. Сланского и Геминдера, – писал он. – Мы считаем, что этот материал недостаточен для того, чтобы выдвигать против них обвинение. Отсюда следует, что в Праге недостаточно серьезно отнеслись к этой работе, и поэтому мы решили отозвать Боярского (главного советского советника) в Москву».

Готвальд в тот же день ответил на это послание: «Я совершенно с Вами согласен, что на основании имеющегося материала невозможно обвинить упомянутых в нем товарищей, а еще меньше – сделать какие-то выводы. Этот материал вдвойне сомнителен, поскольку заявления исходят от осужденных преступников. Таково было мое впечатление, как только я узнал об этом деле».

Сталин пригласил Готвальда в Москву для немедленного совещания. Но чешский президент извинился, сославшись на плохое здоровье, и направил в Москву доверенного помощника – заместителя премьер-министра Алексея Чепичку. Данный вопрос подвергся всестороннему обсуждению на заседании советского политбюро в полном составе 23 июля. Чепичка рассказал, как развивалось следствие, каким образом на нем всплыли имена Сланского и Геминдера.

Сталин снова стал защищать их. «Это, возможно, провокация со стороны врага», – сказал он и привел примеры, как «честные члены партии были ложно обвинены арестованными. Чтобы не допустить использования результатов работы следственных органов врагом в своих интересах, необходимо, чтобы эти органы находились под постоянным и строгим контролем; это нужно и для того, чтобы предотвратить распространение настроений недоверия по отношению к руководящим деятелям». Вспышка интуиции позволила ему проникнуть в замысел операции «Раскол», но он все еще не понимал, что такая операция существует. Он отослал Чепичку обратно с письмом к Готвальду: «Мы полагаем, как и раньше, что заявления осужденных лиц, не подтвержденные доказательствами, не могут служить основой для обвинений работников, хорошо известных партии своей положительной работой. Поэтому Вы правы, что проявляете осторожность и не доверяете опытным преступникам в том, что касается товарищей Сланского и Геминдера».

Но Сланский не получил полной реабилитации. Сталин порекомендовал снять Сланского с поста генерального секретаря, потому что тот допустил ошибки, предоставив высокие посты «враждебным элементам». И снова Сталин был прав: Сланский стал слишком деспотичным генеральным секретарем; и, безусловно, с партийной точки зрения многие из назначений, сделанных им вопреки советам других, были ошибочными. В партии, как и в правительстве, не все обстояло гладко, и Сланский в большой мере нес за это ответственность. Готвальд немедленно согласился с «организационными мерами, которые Вы рекомендуете по делу тов. Сланского… Мы намерены дать ему пост в правительстве».

Интересно, что Готвальд изменил своему истинному мнению, выраженному в проекте ответа, который никогда не был отослан Сталину. В этом проекте он полностью был на стороне Сланского и критиковал самого себя. Данный факт показывает, что Готвальд был слаб и нерешителен. Сланский являлся его ближайшим другом внутри партийной иерархии. И тем не менее, когда надо было об этом написать самому Сталину, Готвальд предпочел не выступить в защиту друга.

Через несколько дней вся Чехословакия отмечала 50-летие Сланского. В газетах печатались статьи и письма, восхваляющие его. За заслуги в строительстве социализма он был награжден высшей чехословацкой наградой – орденом Клемента Готвальда. Но самым главным (хотя он об этом не знал) было то, что министр внутренних дел дал директиву следственным органам, в которой, ссылаясь на Сталина и Готвальда, запрещал задавать какие-либо прямые вопросы относительно Сланского.

В сентябре 1951 года Сланский лишился своего могущественного положения как секретаря партии; он все еще оставался членом политбюро и заместителем премьер-министра. ЦК партии, удовлетворенный самокритичностью Сланского, отмечал, что он «признал свои ошибки с большевистской искренностью».