Операция прикрытия

— Ну и зря, — сказал Коротков. И лицо при этом у него было такое тоскливое и такое жалостливое, что Бабуши сам поверил в нежелание Короткова вести эту никчемную беседу, он бы ее и не вел, кабы эти разговоры безопасности государства не касались. — Я бы сроду этого разговора не начал, — подтвердил впечатления Бабуша Коротков. — Только ваш племяш, уважаемый Иван Тимофеевич, в мастерской на углу Верхне-Исетского бульвара работает. А компания в этой мастерской более чем странная. И опасная к тому же. Нет, Иван Тимофеевич, не уголовники, хуже. Вообще-то нам о том говорить не положено, но вам как члену партии и проверенному человеку я скажу. Не все, конечно, только то, что можно сказать. Так вот, работают с вашим племянником, дорогой Иван Тимофеевич, каратели. Не пособники какие, сявки безвредные, которые любому режиму служат. К тем я с брезгливостью отношусь, не более. Но в том-то и дело, что с вашим Саней такие зубры трудятся — каратели! На их руках человеческой крови больше, чем у гинеколога. И заметьте, Иван Тимофеевич, они эту кровь проливали отнюдь не во благо, во вред людям. Все я вам рассказывать не буду, пока нас с вами за разглашение государственной тайны не привлекли. А вот просить вас организовать встречу с племянником, а перед тем склонить его, не раскрывая всех деталей, в необходимости нашего сотрудничества, я обязательно буду. Они наших подпольщиков в войну вешали, неужто мы им сейчас послабление какое дадим?

— Нет им от нас послабления, — сердито сказал Козинцев. — Сам видел, что они на Украине творили. — Он выразительно шевельнул пустым рукавом. — Только молод он еще, боюсь, в горячке такого напорет, что потом расхлебать трудно будет. Вы же его потом и обвините в недостаточно выразительной игре. Саньку вам лучше не трогать. А я бы сгодился. Чего бы сам допытался, чего у Саньки узнал.

Говорил он почти просительно и все переводил взгляд с Короткова на Бабуша и обратно, словно верил и не верил им обоим.

Коротков переместился на стул, звучно и весомо скрипнул им, обращая на себя внимание Козинцева.

— Значит, так, — сказал он. — Сюда больше приходить не надо, а придешь ты, Иван Тимофеевич, с племянником завтра к часу дня на улицу Пушкина, двадцать семь, в этом доме музей Мамина-Сибиряка, зайдете со двора, через черный ход. Спросите Дмитрия Степановича, он проведет.

О том, что у Короткова есть две явочные квартиры, Бабуш знал, но вот адрес одной из них слышал впервые. Причастен, значит, стал к служебным тайнам. Но Козинцев был слишком озабочен, чтобы обращать внимание на подобные детали. Похоже, он уже, жил разговором с племянником, и разговор этот выходил не шибко приятный.

— Так я пойду? — с некоторой растерянностью спросил он.

— Да ты не волнуйся, Иван Тимофеевич, — сказал Бабуш мягко. — Все будет хорошо. Давай я тебе пропуск отмечу. У нас учреждение серьезное, без пропуска и не выпустят.

Козинцев торопился так, что попрощаться забыл. А быть может, даже и не захотел.

Оставшись наедине, Бабуш и Коротков долго молчали, глядя друг на друга. Первым не выдержал Коротков.

— Ну, что смотришь? — сказал он, морщинисто собрав лицо, которое из-за этого стало кислым и недовольным. — Научную работу я там веду, творчество нашего земляка изучаю. Вот директор музея и выделил мне маленькую комнатенку.

Бабуш старшему товарищу не возражал. Он даже не отметил, что истинные литературоведы ведут свои изыскания под собственными именами, а «Дмитрий Степанович» был всего лишь одним из псевдонимов оперативного работника МГБ майора Короткова.

* * *