Операция «Посейдон»

Визит этих людей в Москву не носил ни официального, ни делового характера. Норвежские океанологи не были крупными учеными с мировым именем: даже в академических кругах не было известно более-менее значимых публикаций или монографий Кнута Скоглунда или Руна Киркебена. Ученые приехали в Москву как туристы-индивидуалы, по крайней мере, такова была их «официальная версия» при получении советских виз. Встречал и опекал иностранных гостей их коллега, сотрудник Института океанологии АН СССР имени академика Ширшова Самуил Бронштейн.

— Самуил! Дружище, как же я рад тебя видеть! — устало, но искренне поприветствовал Скоглунд встречавшего.

— Добро пожаловать в Москву, Кнут, — они крепко пожали друг другу руки.

Самуил украдкой, но с немалым удивлением разглядывал его приятеля. Этого высокого молодого человека в пижонском костюме Самуил видел впервые.

Новый знакомый был красив: его правильное, с холеной белой кожей и нежным девичьим румянцем лицо портил разве что мягкий, несколько безвольный подбородок и капризный, женственный изгиб пухлого рта. Рядом с ним Кнут казался усталым и неприметным. Элегантный светлый костюм помялся в дороге и утратил свой шик. Белая рубашка на жаре быстро потеряла свежесть, узел галстука съехал набок. Коротко стриженные волосы намокли и взъерошились.

— Это тебе, Самуил. В знак моей благодарности! — сказал Кнут на сносном английском и вручил Самуилу небольшой тубус, завернутый в яркую упаковочную бумагу.

— Что ты, Кнут! Это уже лишнее. Спасибо тебе! — Самуил смущенно принял подарок. — А что там?

— Карта Северного моря второй половины XVIII века.

— Не может быть. Это же очень дорогая вещь!

— Пусть это тебя не беспокоит. Все документы на карту внутри тубуса.

Самуил Моисеевич, обуреваемый нахлынувшими чувствами, принялся тискать Скоглунда. Наконец, избавившись от объятий русского, Кнут представил своего спутника:

— Рун Киркебен, наш коллега, мой старый друг, давний ученик и надежный помощник.

— Самуил Бронштейн, — встречавший протянул ему руку. Рун, перехватив черный атташе-кейс из правой руки в левую, ответил вялым рукопожатием и делано улыбнулся одними губами. Его прозрачные травянисто-зеленые глаза рассеянно блуждали по суетливой толпе…

Бронштейн был озадачен: он ожидал встретить одного человека и был не готов к появлению этого экстравагантного персонажа.

— Что ж, еще раз с приездом. В какой гостинице Вы заказали номер?

— Будем жить в «России», рядом с Красной площадью и Кремлем.

— Давайте я провожу вас до стоянки такси?

— Спасибо, не нужно. Нас встречает знакомый из посольства.

— Ну, что ж, тогда будем прощаться. До завтра… Вот мои координаты, — Бронштейн протянул Кнуту сложенный вдвое лист с адресом и телефоном и направился к выходу.

Попрощавшись с Бронштейном, Кнут и Рун не пошли к выходу. Через минуту Рун кому-то заулыбался и помахал рукой. Пружинистой походкой к ним приближался высокий светловолосый человек в сером строгом костюме. Иностранцы обменялись рукопожатиями.

Рун представил Скоглунда встречавшему дипломату.

— А это — мой добрый друг, Кнут Скоглунд.

— Торвальд Йоргенсен, — улыбнувшись, представился дипломат и тут же добавил: Атташе по науке и культуре.

— Рад знакомству, господин атташе.

— Можно просто Торвальд, — предложил дипломат.

Втроем они вышли из здания аэропорта к ожидающей их черной «Volvo» с дипломатическими номерами. На улице Рун поморщился от яркого солнца и водрузил на нос большие солнцезащитные очки. Они проследовали до автомобиля, оживленно беседуя.

Самолет из Осло ждали в Шереметьево не только Бронштейн и Йоргенсен: Скоглунду было оказано гораздо большее внимание, чем это могло показаться на первый взгляд. В небольшом служебном помещении, где размещались пограничники, двое человек в штатском потягивали чай, заботливо предложенный дежурным. Несмотря на «партикулярное платье», профессиональная принадлежность этих лиц не оставляла ни малейших сомнений: это были люди с Лубянки. Оба они были сдержанны, молчаливы. Один из них был уже далеко не молод, но его годы выдавали лишь резкие глубокие морщины около глаз и на высоком выпуклом лбу. Осанка и движения этого поджарого, жилистого человека выдавали силу и энергию, которые, благодаря аскетизму и самодисциплине, остались с ним даже в его возрасте. Второй был значительно моложе, лет тридцати-тридцати пяти. У него были крупный прямой нос, рельефные скулы, жесткие складки по краям губ, высокий лоб и волевой подбородок. Короткая стрижка, офицерская выправка и пронизывающий, цепкий взгляд холодных серых глаз придавали ему сходство с древнеримским центурионом.