Операция «Оверлорд». Как был открыт второй фронт

В своих мемуарах Монтгомери признает, что он перегнул в публичных комментариях и был «слишком торжествующим на пресс-конференции, которую устроил во время сражения. Теперь я это понимаю, в сущности, я это понял очень скоро после конференции. По существу, осложнения заключались в следующем: Брэдли и я согласились, что, вероятно, не сможем ничего сообщить в прессу о подлинной стратегии, которая была положена в основу наших планов. Как сказал Брэдли, «мы должны улыбаться и выдержать нажим». Но только улыбаться становилось все труднее».[200] Почти трагично видеть человека такого положения, как Монтгомери, унижающим себя писанием подобной глупости. Операция «Гудвуд» оказала огромную услугу американскому флангу и общему делу союзников посредством непрерывного давления на противника и нанесения ему невосполнимых потерь. Но требовать, чтобы история согласилась с тем, что одно это было суммарной целью английских честолюбивых замыслов, все равно, что признать, будто человек сеет пшеницу, чтобы убирать солому. Под давлением критики, которая обрушилась на Монтгомери после неудачи с этой операцией, он должен был понять, что если бы англичане предприняли эту операцию с теми ограниченными целями, которые они задним числом приписали операции «Гудвуд», то возмущение и раздражение американцев было бы просто неудержимым. Правда, которую он скрывал даже от Брука и которая тем не менее представляется очевидной из самого хода событий, заключалась в том, что в операции «Гудвуд» и на протяжении всей последующей кампании Монтгомери стремился к крупным захватам территории для 2-й армии, если этого можно было добиться приемлемой ценой. Он отказывался от этих усилий каждый раз, когда потери росли до неприемлемого уровня. Это случалось болезненно часто.

Когда Монтгомери и Эйзенхауэр встретились конфиденциально днем 20 июля — это была одна из девяти личных встреч за всю кампанию, — представляется очевидным, что верховный главнокомандующий дал выход своим опасениям. Возможно даже, что Монтгомери подчеркивал перед Эйзенхауэром свою обеспокоенность по поводу английских людских ресурсов и потерь и высказал какие-нибудь соображения о широких возможностях Америки в преодолении этих проблем. Ибо в последовавшем затем письме Эйзенхауэра, написанном на следующий день после встречи, он резко напоминал Монтгомери, что «в конечном счете, американские сухопутные силы неизбежно будут значительно больше, чем английские. Но пока они у нас равны по численности, мы должны идти вперед плечом к плечу, в равной мере разделяя между собой почести и потери».[201] В ходе кампании на северо-западе Европы среди американцев-авиаторов и даже среди некоторой части англичан, в том числе и у премьер-министра, вера в Монтгомери и в действия английской 2-й армии упала до самого низкого уровня. «Каковы бы ни были его (Монтгомери) надежды оставаться командующим над всеми сухопутными силами, с операцией «Гудвуд» они исчезли», — считал Брэдли.[202] Впоследствии он высказывал свое убеждение, что Эйзенхауэр отстранил бы английского генерала, если бы он был уверен, что сможет это сделать.

На протяжении всего периода в поведении Монтгомери, по-видимому, преобладала уверенность, что он может позволить себе надменно обращаться с Эйзенхауэром, непригодность которого на должности командующего воюющей армией была столь очевидна для каждого старшего офицера. Несомненно верно и то, что даже генерал Брэдли, самый лояльный и терпеливый из всех в его окружении, был поражен неспособностью Эйзенхауэра «читать» сражение, которое происходило в Нормандии. Еще 7 июня Брэдли был раздражен внезапным появлением Эйзенхауэра в середине Ла-Манша на борту корабля «Аугуста»: «В целом визит Айка был, возможно, необходим для его личного удовлетворения, но, с моей точки зрения, он был бессмысленным вмешательством и помехой».[203] Командующий 1-й армией как тогда, так и позднее соглашался с утверждением Монтгомери, что Эйзенхауэр никогда не понимал существа плана союзников в Нормандии. Верховный главнокомандующий находился в заблуждении, полагая, что он сам может наилучшим образом служить делу союзников, подобно футбольному тренеру, и убеждая всех своих генералов продолжать наступательные действия более или менее одновременно. Образом походной жизни Эйзенхауэр, разъезжавший между фронтами в сопровождении разномастной льстивой свиты штабных офицеров, ирландки — шофера и одновременно экономки, иногда с только что произведенным в офицеры сыном и избалованной любимой собакой, скорее напоминал европейского монарха восемнадцатого века, отправлявшегося на войну, чем генерала двадцатого века.