Операция «Искра». Прорыв блокады Ленинграда

— Плохо, товарищи красноармейцы, — командир, что подошел к своим бойцам, что ближе остальных стояли от Симоняка на берегу, повторил слова генерала, причем в самых ярких красках. — Через полчаса мы побежим штурмовать условно-вражеский берег. Побежим быстро, как ветер. И побежим под музыку наших пулеметов.

— Разрешите обратиться, — прозвучал молодой удивленный вопрос, увидев согласный кивок, красноармеец спросил. — Как это, через головы будут бить пулеметы?

— Чего непонятного? — отвечал командир. — Перед нами крутой обрыв в двенадцать метров залитый льдом, на нем хорошо… нет — отлично укрепленный рубеж с колючей проволокой, тремя линиями окопов и блиндажей. До обрыва — восемьсот метров открытого льда. Пулеметы будут бить через наши головы по окопам, чтобы фрицы носа из-под своих касок не высунули. А как только мы поднимемся на берег, пулеметы замолчат. У нас будет десять минут взобраться на обрыв и занять первую линию окопов. Занимаем линию. За нами идет вся дивизия вместе с танками. Всё зависит от нашей атаки. Пять минут. Вот сколько у нас времени, чтобы добежать до берега, а потом десять минут — взобраться на берег, — капитан смотрел на солдат, и, как в прошлом учитель военного училища, решил закрепить сказанное. — Товарищи красноармейцы, пулеметов бояться не надо. Пулеметчики все асы по высшему разряду. Бить они будут прямо над нашими головами, но по-другому нельзя. На лед не падать. Как первые лестницы встанут к высоте, пулеметы смолкнут. Вопросы еще есть? Вопросов нет.

Да, вопросов больше не было. Надо за пять — добежим за пять, — читалось на разгоряченных от недавнего бега и мороза лицах. Каждый, кто был отобран в штурмовой батальон первого эшелона, знал, что отбирали его не каким-нибудь жребием, не за красивые глаза. Все кто сейчас бросится в атаку, все крепкие мужчины, все или комсомольцы или коммунисты; многие спортсмены. К валенкам каждого солдата привязаны шипы, чтобы не скользить по льду8 в руках штурмовые лестницы и веревки с крюками. Всё продумано. Всё, что требуется — пробежать реку за пять минут. Какие-то пять минут…

— Дядя Митяй, — тот же молодой бойкий голос, что обратился к капитану, — ты, когда побежишь со своей катушкой, когда пулеметы запоют, ты беги аккуратно, а то запутаешься, катушку потеряешь…

— Портки свои не загуби, студент, — оборвал паренька командир отделения, куда и входили и сам паренек, и связист, кого тот фамильярно назвал «дядей Митяем». — Ты б у меня так в моей Херсонской губернии, в моем совхозе, пошутковал бы над тем, кто тоби, дурню, с твоим агрономным неоконченным, в батьки годиться, — командир, двадцатипятилетний статный запорожец, говорил точно на распев, непривычно ставя ударения и растягивая и смягчая гласные, как и многие кто вырос на юге Украины. — Митрий Семенович, — командир, прямо смотрел в усталые и удивительно спокойные глаза связиста, не по годам состарившегося ленинградского рабочего, — вы бежите шибко, и от меня не отставайте.

— Слушаюсь товарищ младший сержант, от вас не отставать, — и голос у связиста спокойный.

— От жинки вести е? — сержант явно любил этого тридцатипятилетнего, впрочем, выглядевшего на все пятьдесят, исполнительного и немногословного ленинградца.

— Какие могут быть вести, Тимофей Ефимович? — простой вопросом ответ. — Прорвем блокаду, там видно будет.

— Вы таки ей листки всё про любовь пишете, мне б так, — говоря всё это, Тимофей скручивал папироску, — А я со своею семилеткою, если и пишу своей дивчине, пишу коряво и все про совхоз, про землю, про погоду пишу, а про любовь, как-то смелости нема. Вы б мне придумали як про любовь … — Тимофей задумчиво посмотрел в холодное карельское небо, — да-а-а, — вздохнул задумчиво. — Любовь…

* * *

Когда сигнальная ракета взвилась вверх, объявив собою начало атаки, когда батальон единой лавиной бросился на лед и неровными волнами побежал к противоположному берегу, десятки пулеметов ударили по берегу. Берег запестрил снежными брызгами. Генерал Симоняк как в воду глядел: красноармейцы, услышав как над их головами засвистели пули, кому и ушанки обожгло от низко пролетающих пуль, многие солдаты попадали на лед, их поднимали командиры и если бы не грохот пулеметов, сколько бы интересного, на многих наречиях и диалектах услышало Карельское небо — жив и богат оказался русский язык на задорное слово.

— Семь минут, — взглянув на секундомер, сам себе сказал генерал. — Плохо.

До самых вечерних сумерек бегали красноармейцы. Когда вернулись в казармы, сил ни у кого не осталось. Спать повались все как один.

— Я уж думал — всё, сердце на лед выскочит. А тут смотрю — дядя Митяй со своей катушкой всё впереди меня. Как так, я значкист ГТО, и за какие-то пять минут, и не перебегу? Нет, правильно мы бегаем. Так бегаем, что когда побежим в бой, так побежим, что не остановить нас. Сметем немца, в землю затопчем. Вот как побежим, — опустив веки, сквозь наваливающийся сон, всё бормотал разговорчивый студент. — Еще и героев получим, ты дядя Митяй точно получишь.