Операция "ГОРБИ"

Прохладные волны, еще час назад зеленовато-лазоревые, внезапно стали угрожающе иссиня-черными, как вороненая сталь. Солнечные лучи таяли в бескрайнем чернильном водоеме, как в бездне. И, словно лезвие стального клинка, резко вспыхивали блики на воде, освещенной прощальным солнцем. День неумолимо клонился к исходу. «Вот и мне пришел конец, — подумал президент. — Да, я еще жив, я мыслю и чувствую, но и что с того? У меня нет будущего. Конец есть конец».

Нобелевская премия, лауреатом которой его объявили в конце 1990 года, стала символом его прощания с пьедесталом власти, и его осенняя нобелевская речь — лебединой песнью политической карьеры.

Он провел рукой по влажному от волнения лбу. Почему так путаются мысли? От воды веяло холодом, волны усилились. Начал накрапывать дождь. Первые крупные капли упали на лоб и на руки, и морская гладь мгновенно покрылась лихорадочной рябью. Над линией горизонта, где небо сливалось с морем, разгоралась гроза, и вертикальные вольфрамовые всполохи прорезали свинцовое небо. «И вот так же, как на горизонте, где небо сливается с водой, так что не разберешь, где вода, а где небо, так же и в моей жизни слились воедино политика и личная жизнь… и одно не существует без другого. И вот в эту жизнь пришла гроза… И просветов уже не будет», — с грустью подумал он, оглядываясь на прошлое.

Сумасшедшая чайка вынырнула из-за скалы и с отчаянным криком полетела прямо у него над головой. Он проводил птицу невидящим взглядом. В глазах стояли слезы. Нет сил бороться ни за свое кресло в Кремле, ни за что-либо еще. Реформы превратились в непосильный крест, придавивший к земле, и, сгибаясь под тяжестью этого креста, он уже не в силах идти на Голгофу. Ему уже не вытянуть страну из кризиса. И потому, какая, в сущности, разница, правы или нет эти участники путча? Важно, что его больше как политика не существует. Проклятые заговорщики поставили точку в его политической карьере. И приехали в Форос, чтобы зачитать ему некролог. Вернувшись в Москву, он станет политическим трупом.

Волны продолжали биться о прибрежную гальку, раз за разом упрямо выбрасывая ее на берег, и утаскивая обратно в моря, и день за днем, год за годом, столетие за столетием стачивая морские камни до идеально круглых голышей…

Перед ним — вечность…

— Солнце уже село, — неожиданно услышал он у себя за спиной. Лицо Раисы Максимовны избороздили тревожные морщины. Ее волосы беспорядочно разметал морской ветер. — А я думала полюбоваться закатом.

— Можно полюбоваться и звездами, — он взял ее за руку, чувствуя, что ее ладонь мертвенно похолодела. — Если, конечно, не помешает гроза. Видишь, какие зарницы? И гром… Думаю, надвигается сильный шторм.

— Шторм — это ерунда. — Раиса Максимовна озябло обхватила себя тонкими пальцами за плечи. — Самое страшное мы уже пережили. Какая непредсказуемая вещь — человеческая жизнь! Кто бы мог подумать…

Она посмотрела на него прищуренными рысьими глазами, слезящимися от ветра. Ее любимый палантин из велюровой вигони, привезенный из Англии, ниспадал тяжелыми палевыми складками.

— Не холодно, Миша? Вон с моря как дует… Может, сходить в дом, принести куртку?

— Не надо, Рая… — Он скрестил руки на груди. — Мне не холодно. Пойдем лучше прогуляемся по пирсу, пока дождь не начался?

Он обнял ее нежно за плечи, и они медленно, словно нащупывая почву под ногами, пошли по шуршащей гальке вдоль моря. Круглые голыши сыпались из-под ног и скатывалась в море.

Бетонный пирс казался фантастической взлетной полосой. Они не спеша пошли по этому пирсу. Раиса Максимовна опиралась на локоть своего мужа, словно не могла уже самостоятельно идти одна, без опоры. Всего один день состарил обоих на десятилетие. Влажный ветер трепал их волосы, хаотично раскидывая во все стороны. И Раиса Горбачева, вопреки своему обычаю всегда и всюду великолепно выглядеть, сейчас даже не пыталась сохранить прическу. Ей было уже все равно. Впервые за все последние годы она вышла из дома без единого украшения: ни бриллиантовых сережек, ни золотых колечек, ни изящных цепочек и кулончиков — ничего. В одночасье роскошные побрякушки всего мира потеряли для нее всякую ценность.

Дойдя до конца пирса, уходящего обрывом прямо в море, Михаил Горбачев остановился, напряженно вглядываясь в темноту незаметно наступившей ночи. Он пристально смотрел в одну точку, словно где-то там, в ночном сумраке, скрывался ответ на все волнующие его вопросы.

— Прости меня! — Раиса Максимовна неожиданно обняла супруга за плечо. — Это все я, только я одна во всем виновата!

— Что ты такое говоришь, Рая? Опомнись!

— Это все… из-за меня. — Горбачева склонила влажное от внезапно набежавших слез лицо. — Я думала, что смогу… быть твоей Музой…

— Ты и была ею, — Горбачев нежно прижал жену к себе. — И я тебе очень благодарен, что ты время была со мной рядом…

— Я не знаю, почему так? Господи, ну что у нас за народ такой… русский… идиотский, — Раиса Максимовна продолжала горестно всхлипывать. — Я уверена, Миша… ты сделал великое дело. Мы стали еще на один шаг ближе к цивилизованному миру.

— Спасибо на добром слове.