Операция «Фауст»

— На сегодня все. Идем отдыхать… — И добавил: — С утра едем к Горному.

13

В десять утра мы с Меркуловым вышли из нашей служебной «Волги» у проходной основного здания Главной военной прокуратуры. Только что мимо проехала поливальная машина, и мокрый асфальт блестел, как наваксенные ботинки. Пахло липами, их много посажено на улице Кирова.

— Из городской? — козырнул дежурный лейтенант. — Уже новость докатилась? Плохая новость — молниеносное дело. На секунды счет ведет.

Мы не поняли его скороговорки, прошли в вестибюль и… обомлели. В красном углу стоял портрет Артема Григорьевича Горного, окаймленный траурной лентой, и даты 1912–1985.

Мы ничего не поняли: как так? неужели умер? когда и отчего?

Все объяснил юркий старикан-гардеробщик:

— Вчерася на даче помер. Прямо при заместителе своем Попкове. Тот, видать, и заменит теперя Артема Григорьевича. Тридцать лет отслужили мы с ним в ентом-то помещении. Поди посиди в таком-то кресле столько. Это только он-то и мог, царство ему небесное, умный был человек — государственный!

Мы поднялись на второй этаж, и Меркулов доложил помощнику о прибытии. Буквально через секунду нас принял первый заместитель главного военного прокурора генерал-лейтенант юстиции Попков. Слезы стояли в его глазах, прикрытых дымчатыми стеклами очков:

— Хорошо, товарищи, что вы заехали. Артем Григорьевич как раз интересовался вами… Это несчастье, такое несчастье для всех нас! Ведь он незаменим, незаменим! Это я говорю вам со всей ответственностью…

— Да-а, — растерянно протянул Меркулов, усаживаясь в кресло. — Артем Григорьевич был очень сильным, мужественным и умным… Попков затряс головой:

— Понимаете, товарищ Меркулов, какое дело. Вчера была взорвана машина, в которой находился помощник Артема Григорьевича — Бунин. Впрочем, вы этот случай лучше меня знаете… Наш дежурный сообщил об этом Артему Григорьевичу. По выходным дням он на даче в Барвихе. Как объяснил дежурный, эта новость Горного взволновала, и он приказал разыскать меня. Я был на московской квартире, тут же покатил в Барвиху. Артем Григорьевич с утра был нездоров, принял меня и сказал, что есть ответственный разговор по поводу событий в Афганистане. Он ждал каких-то важных бумаг от прокурора 40-й армии Бодака, и эти бумаги исчезли в огне при гибели Бунина. Артему Григорьевичу было очень плохо — я это видел. У него была тяжелейшая астма, и он глотал лекарства. Я предлагал ему вызвать врача из кремлевки на дом, но он говорил, что у него есть дела поважней: сейчас он дождется связи с Кабулом, а потом объяснится со мной. Но с Бодаком Артему Григорьевичу поговорить не удалось: дежурный прокурор в Кабуле сказал, что его начальник ехал в машине на работу и… подорвался на мине, поставленной на дороге бандитами — душманами. Эта новость парализовала Артема Григорьевича — он не мог дышать, у него возник спазм, и он скончался на моих руках…

— Простите, товарищ генерал, а как имя-отчество товарища Бодака? — прервал я Полкова. Мне не хотелось верить, что погиб этот славный человек, угощавший меня в Афганистане душистым вином «Ахашени».

Попков покопался в бумагах и сухо сказал:

— Славомир Васильевич.

Потом он поднял глаза от стола, и у него снова сделалось плаксивое выражение лица. Но я уже не верил в его страдания. Ему не было дела до гибели этого худенького генерала, прокурора 40-армии Бодака. И пусть не притворяется, что он убивается по своему начальнику Горному — рад, наверно, что займет его место, лет десять небось ждал этого события, не меньше… Я покосился на Меркулова, как будто он мог прочитать мои крамольные мысли, но увидел устремленный на Попкова холодный взгляд Костиных глаз. По-моему, он разделял мои подозрения.

— Теперь еще эти похоронные проблемы, знаете, — плаксиво жаловался Попков, провожая нас до дверей, — главная военная прокуратура хотела бы похоронить товарища Горного на Красной площади у Кремлевской стены. В управлении Совмина отвечают: заслуг недостаточно, вашего шефа по рангу положено хоронить на Новодевичьем кладбище… А вот Ивана Алексеевича Бунина мы желали бы поместить на Новодевичьем. Тут уже Моссовет ни в какую: майор заслуживает только Ваганьковское, и то в лучшем случае. А будете артачиться, говорят, и этого не дадим — повезете тело в Востряково или Никольское…

В машине было жарко, я снял пиджак и положил его себе на колени.

— Хорошая идея, — сказал Меркулов, сидевший рядом со мной на заднем сиденье служебной «Волги», и проделал ту же процедуру.

Мы катили от Кировской к Трубной вдоль бульваров. Москва жила своей особой летней жизнью, не обращая внимания на трагедии, казалось, происходившие у нее на глазах. Мы с Меркуловым долго молчали, собираясь с мыслями. Первым обрел дар речи Костя.

— Сейчас заедем на Петровку, и я скажу Романовой, чтобы она оформила тебе пистолет. Быстро, без обычной бюрократии…

— Зачем? — искренне запротестовал я. — Теперь мне ничего такого… гибельного не угрожает…

— Ты уверен?