Опечатанный вагон. Рассказы и стихи о Катастрофе

Яков работой заслоняется от упреков Ковальского, со своей точки зрения тот, конечно, прав, но правду, которая могла бы его успокоить, он не имеет права рассказать, а все другие слова вызовут еще большее раздражение. Потом, Ковальский, когда мы все это перетерпим, мы сядем где-нибудь в тихом уголке с рюмочкой, на сковородке будут хрустеть картофельные оладьи, а я тебе все объясню, подробно и обстоятельно, и ты услышишь всю правду, мы будем вдвоем, будем смеяться и качать головами — что за сумасшедшее было тогда время. Ты спросишь меня, почему я сразу тебе не сказал, хотя бы тебе, своему лучшему другу, а я отвечу: не мог, потому что ты не удержался бы и рассказал им всем, и они посчитали бы меня за обыкновенного лжеца, каких тысячи, лжеца и распространителя слухов, и снова остались бы без надежды. И тогда ты положишь мне руку на плечо, потому что ты, может быть, поймешь это, и скажешь по-доброму: давай, старина, выпьем еще по одной!..

…Через несколько минут из каменного дома выходит Свисток и раздается трель к обеду. Железнодорожник, голоса которого до этого часа никто из нас не слышал, и тем не менее — самый болтливый из наших немцев, потому что у него из кармана выпал сегодня почти пригодный к употреблению радиоаппарат. Сегодня все началось со Свистка, а он ни о чем не подозревает, свистит, как всегда, на раздачу супа и не может знать, как бесстыдно была использована его забывчивость, или как уж там это назвать. Только Яков знает, он снова вспоминает листочки и двойную страницу, судьба которой неопределенна.

— Я уже рассказывал тебе, что немцы понесли огромные потери? — говорит Яков.

Они стоят с мисками в очереди, Ковальский поворачивается к нему, и среди его кровоподтеков расцветает ясная, вопреки всему благодарная улыбка…

(1969)

Авнер Трайнин Одежда узника Перевод с иврита Елены Аксельрод

К рубашке из цветных полос[41]
Никто не ревновал,
Всех братьев разодели так,
Согнав со шпал.

И снов не надо толковать,
И сноп всех выше не взошел.
Чтоб кровью платье запятнать,
Не нужен был козел.

Одежды не признал отец —
Сынов, словно волос седых.
Лишь бормотал он: «Хищный зверь!» —
Но не вернулся встретить их.

(1955)

Леа Гольдберг Полосатая рубашка Перевод с иврита Елены Аксельрод

Мы сновидцы. Не верь измышлениям сна,
Что душою спокоен ты, трезв и суров.
Выше горла нещадно прихлынет весна,
Смыв остатки несбывшихся снов.

И увидишь, проснувшись, что сон твой убит,
Ты продрог, негде скрыться — ни звуков, ни лиц.
Утро светом хлестнет, и росой окропит,
И повесит слезу меж ресниц.

Лишь коснешься ты мира застывших сердец —
Мир расколется твой, словно хрупкий сосуд.
Раз в полоску наряд тебе выбрал отец,
Братья в жертву тебя принесут.

(1954)

Леон Юрис Милая, 18 Отрывки из романа Перевод с английского Софьи Тартаковской

Книга I, часть 2: Сумерки

Глава 5

Рабби Соломона чаще всего называли «великим рабби Соломоном». Один из самых образованных евреев не только в Варшаве, но и во всей Польше, он был душой религиозного еврейства. Этого скромного человека все любили за то, что он всю жизнь учился, молился и обучал вере других. Его решения были очень популярны среди верующих.

Не последнее место в ряду многих его качеств занимала политическая гибкость. Когда, спускаясь с талмудических и этических высот на землю, человек сталкивается с действительностью, нужно уметь ладить с евреями разных толков и групп. Благодаря этому умению его часто просили быть посредником между людьми крайних взглядов.