Опечатанный вагон. Рассказы и стихи о Катастрофе

На этот раз Кнопфельмахер услышал и замедлил шаги. Но не остановился. Однако Фордеггер и так его догнал.

— С чего ты вдруг так заспешил? А?

Кнопфельмахер улыбается. Фордеггер все еще не замечает, что это та же улыбка, возникшая тогда на мосту, — ясная, просветленная улыбка, а если б и заметил, то не сумел бы ее объяснить. Может быть, до Кнопфельмахера дошло, что не всегда надо выполнять приказы, или не сразу, или не точно — как бы то ни было, он доволен, а теперь даже остановился, и Фордеггер нисколько на него не сердится.

— Пойди сюда! И чтобы больше не удирал! Если уж меня провожает еврей, то я хочу, чтобы он шел рядом. Этой сволочи Качорскому мы не доставим такого удовольствия, мы друг друга не потеряем, чтоб ты знал.

Кнопфельмахер мотает головой и пускается в путь. Вскоре он опять немного обгоняет Фордеггера, и на этот раз тот должен приложить немало сил, чтобы его догнать. Он решил не звать его и продолжает говорить, будто ничего не случилось:

— Такого удовольствия мы ему не доставим… не откажемся прогуляться по Еврейскому кладбищу, нет уж, извините! Мы таки туда пойдем!

Кнопфельмахер трясет головой. Это замечательная игра.

— Так что же? Ты доволен?

Кнопфельмахер кивает.

— Что я разрешаю провожать меня?

Кнопфельмахер трясет головой.

— Ты не хочешь проводить меня на кладбище?

— Нет, — говорит Кнопфельмахер, — Альтнойшуль.

— Но я хочу на кладбище!

— Альтнойшуль.

— Тогда вот что: сначала на кладбище, а потом к Альтнойшуль. Ладно?

— Нет, — говорит Кнопфельмахер, — сначала Альтнойшуль.

Если бы все происходило, как всегда, Фордеггер закричал бы: «Черт возьми!» и спросил, кто здесь хозяин. И если бы все происходило, как всегда, Кнопфельмахер бы понял, что игра кончилась, втянул бы голову в квадратные плечи и послушно кивнул. Но все происходило не так, как всегда.

Просветление, нисшедшее на Кнопфельмахера, не покинуло его, он весь в его власти, он не возражает на робкое «сначала на кладбище» и не повторяет «Альтнойшуль», даже не говорит «нет» — он широко шагает впереди Фордеггера, а тот не протестует: в конце концов, Альтнойшуль в той же стороне, что и кладбище, он доволен, что не очень отстает от Кнопфельмахера и не теряет его из виду — пусть себе бежит впереди, я его опять догоню, черт возьми.

— Черт возьми, куда же он делся. Теперь я его все ж таки потерял. Теперь он свернул на Майзльгассе и пропал. Нет, вон он идет. Теперь он от меня немного дальше. Ничего, я его догоню. Сначала будет синагога Майзля, а потом, с правой стороны, ратуша, за ней Альтнойшуль, а налево дорога к кладбищу… там я его догоню. Конечно, он мог бы помедлить, например, там, перед синагогой Майзля, и осенить себя крестом, если у него есть хоть капля совести и есть для него Бог на небе, но у евреев же нет креста, у них есть только пятый выступ, хайль Гитлер…

— Хайль Гитлер!

— Вот оно что… нет, на это я не попадусь. Сначала с Тауссигом… тогда я попался, потому что было темно, и люди в темноте так странно выглядят, но на этот раз — нет. Пусть делает, что хочет.

— Хайль Гитлер! — снова повторяет Качорский бодрым голосом. — Попытайтесь все же поднять руку, партайгеноссе.

— Я должен догнать Кнопфельмахера. Где Кнопфельмахер?

— Хорошо погуляли?

— Да, хорошо прогулялся.

— По Еврейскому кварталу?

Хотелось бы знать, какое ему дело. А я возьму и не скажу.

— Нет, не по Еврейскому кварталу.

— Вот именно. Иначе я должен был вас там видеть.

— Что значит «вот именно»? Почему «должен был»?

— Нет, это я просто так. Вас кто-нибудь провожал?

Он хочет у меня выведать. Но он ничего не узнает, эта сволочь Качорский. Если б я только знал, куда пропал Кнопфельмахер.

— Я был один.

— Один на Еврейском кладбище? Среди ночи? Значит, не побоялись привидений?

— Я еще не был на Еврейском кладбище. Я только иду туда.

— Вот как! Могу я составить вам компанию?

Фордеггер сощурился, откинул голову и несколько раз повернул ее — вправо-влево, да так резко, что хрустнули шейные позвонки. Что бы это значило, спрашивает он себя и моментально трезвеет. Несколько часов назад я вежливо пригласил его и получил отказ — пришлось проглотить его, будто я школьник, а теперь он, можно сказать, не дает мне пройти, навязывает свое общество. Почему это вдруг так для него важно?

— Почему это для вас так важно?

— Что важно?

— Идти вместе со мной.

Вот он уже двинулся и на самом деле схватил меня за руку… подталкивает влево — он думает, что делает это незаметно, но я заметил.

— Вам не надо поддерживать меня. Я спокойно могу идти сам.

— Дружескую помощь всегда принимают с радостью.

— Что я принимаю с радостью, а что нет, это вы, будьте любезны, предоставьте решать мне. Я уж сам буду решать, куда мне хочется идти.

Так. Отшил. Но еще не избавился.

— Я думал, вы хотите на кладбище?

Я хотел? Может быть, я передумал и пойду сначала к Альтнойшуль. Нет, я не передумал, и я не пойду к Альтнойшуль, чтобы он там, чего доброго, не схватил бедного Кнопфельмахера, тот-то вовсе ни при чем.

— Да, правильно. Но я не просил вас сопровождать меня.

— Нет, просили. Вспомните.

— Я вспомнил только, что вы отказались от моего предложения. Даже весьма неучтиво.