Опасные тропы

– Да, да, гениальна. Давно хочу спросить, да все не решаюсь: почему вы не принялись за учебу раньше, почему так и не перешли на очное отделение?

– Обстоятельства не позволили, – с грустью признался Шавров.

– Семейные?

– Да.

– А может, при желании смогли бы? И дела ваши продвинулись бы вперед значительно раньше.

– Желания одного было маловато. Посудите сами: на границе погиб мой старший брат, начальник пограничной заставы, на моих руках осталась его семья, малыши. Мечтал об учебе, да нельзя было.

– Вот оно что? – удивилась Аня. – Вы, очевидно, потому и не… – она смущенно умолкла.

– Не женат, хотите вы сказать?

– Да, да… Впрочем, я слышала о какой-то романтической истории… – она почти испугалась, заговорила смущенно: – Извините меня, пожалуйста.

– Ничего, Аня… все бывает. – Шавров посмотрел ей в глаза: – Это вам обо мне Ельшин наболтал? – против его желания получилось не иронически, а резко, с оттенком неприкрытой враждебности.

– Кажется, он, – призналась Аня. – И вы напрасно так относитесь к нему, он вам друг. Он способный инженер, и ваша дружба…

С той же резкостью он перебил ее:

– Какая там дружба, не было у нас никакой дружбы, это все он, ваш Виталий, зачем-то придумал. Разные мы с ним люди.

Аня возмутилась:

– Вы несправедливы к нему! Виталий хороший товарищ, ценный специалист…

– Вы действительно так думаете? – настойчиво спросил он.

Тихо, почти шепотом, Аня сказала:

– Поймите, Виталий – сын Ефрема Ельшина, боевого друга моего отца! Они вместе сражались, вместе погибли…

– Понимаю, – с грустью произнес Шавров. – Ельшину вы вроде бы предопределены судьбой, – он невесело рассмеялся.

– Странный вы человек, – Аня явно пыталась переменить тему разговора, отвлечь его от мыслей о Ельшине.

Шавров пожал плечами, все так же с грустью признался:

– Я на самом деле странно себя чувствую в вашем присутствии.

– Всегда? – тихо спросила она.

– Всегда, а особенно сегодня. Взволновали вы меня чем-то глубоко, а чем – сам не пойму.

– Простите меня… Очевидно, тем, что спросила о сугубо личном…

– Н-не знаю… Может быть. О личном я никогда ни с кем не говорил.

– Извините меня, Алексей Иванович.

С выражением внутреннего удивления Шавров сказал:

– Не знаю почему, только я не хочу, чтобы вы верили басням насчет моей романтической истории в прошлом. Это Виталий Ефремович сочинил как недостающую деталь к моей неполноценности. – Взволнованным шепотом Шавров произнес: – Хочу, чтобы вы, Аня, знали правду.

Девушка вся подалась в его сторону.

– Я выслушаю вас не из женского любопытства, – вырвалось у нее.

– Так вот, лет двадцати от роду довелось мне выручить, пожалуй, даже спасти, одну девушку.

– Она была очень красива?

– Да, очень. Между нами ничего, ну ничего не было. Она во всех отношениях настолько была выше меня, что, очевидно, это исключало возможность каких-либо чувств к ней с моей стороны. Я просто видел, что она красавица, умна, мила – и все. Видел, понимаете? Но ничего к ней не питал. Она была привязана ко мне. Потом, действительно, умерла… Я и сейчас не могу без волнения вспомнить об этом… И оставила мне письмо, о котором вы позволите мне не говорить…

– Вам тяжело? – с волнением спросила Аня.

– Да, мне все кажется, что в ее смерти виноват и я… Прошло много лет, и я встретил другую девушку. В ней не было ничего особенного, но я полюбил ее, хотел связать с ней свою жизнь, и…

– Что же помешало?

Он грустно улыбнулся:

– Если ранее я не понял душу девушки, которая любила меня, то теперь другая девушка не поняла мою душу. И я решил остаться одиноким. Так спокойнее, – он снова пытался шутить.

– Да за вас пойдет любая девушка!

– А я не хочу, чтобы любая. Я мечтал о большой любви… и, кажется, опоздал. А чтобы ко мне пристраивалась равнодушная душа – не хочу. Ну вот и вся моя исповедь. Разрешите мне теперь откланяться, пора, – он крепко пожал Ане руку и, пожалуй, несколько поспешно вышел.

Аня прошла на веранду – там возле присланной ему из Москвы картины сидел Ельшин.

– Любуешься? – Аня подошла и встала рядом. – А я ничего особенного в ней не вижу… Незамысловатый пейзаж, деревья, речка, рыболов…

Ельшин осветился улыбкой, радостью, благодушием, он не мог глаз оторвать от полотна.

– Художника Васильева надо уметь воспринимать, – с пафосом объяснил он, – и я умею… Шавров ушел?

– Ушел.

– Несносный человек, – Ельшин заговорил с неожиданным раздражением. – Его «новаторские» идеи житья не дают. На Василия Фомича в Москву пишет. А потом приходит и лезет за стол! Гадость какая-то…

– Шавров волнуется о важном деле…

– О деле! – Ельшин всплеснул руками. – Какой ты еще непосредственный ребенок! Впрочем, незачем забивать тебе голову.

Удивленно, с недоверием, она сказала:

– Но ведь ты же говорил мне, что Шавров…

– Говорил! – Ельшии горестно покачал головой. – По доброте моей стремлюсь видеть в нем хорошее, а он сам себя подводит. Характер у него мерзкий, неуживчивый, важное дело так и норовит на склоку сбить!

– Почему же он так поступает? – спросила она ровным, без интонации голосом.

Ельшин в задумчивости зашагал по веранде: