Опаленная колыбель

И Линский вздыхает. Тоже не ожидал, что у Дымка еще столько идеализмов-максимализмов. А уж мне-то как странно! Дымок, конечно, парень добрый, и по умолчанию о людях предпочитает думать хорошо, пока они обратного не докажут. Но не до такой же степени! Вроде, за последний месяц он много чего повидал. Одно общение с Линским чего стоит! Неужели Дымок еще совсем-совсем сопливый, хотя и высокоайкьюшный?…

— Нет, Дмитрий Олегович, — император усмехается. — Вот здесь вы ошибаетесь.

— Нет?… — Дымок бледнеет.

— Нет, Дмитрий, — император шире улыбается.

— Но… но почему?… — Дымок бормочет. — Власть? Вы как наркоман?

Тут Дымочек в точку попал. И кажется, задело это императора… Перестал он усмехаться.

— Нет, — головой качает. — Вовсе нет. Вы ведь хотите серьезного ответа, Дмитрий?

— Да! — Дымок говорит с вызовом. — Только есть сомнения, что у вас такие бывают!

— Не нужно пытаться меня оскорбить, Дима, — император ему мягко улыбается. — Все равно у вас это не получится. Так вы хотите узнать настоящую причину?

— Да, — Дымок глухо бормочет.

— Хорошо, — император говорит медленно. — Тогда скажите: разве это ошейники делают людей рабами?

— А разве нет? — Дымок прищуривается с вызовом.

Но император свою вежливую улыбку крепко на лице держит.

— Ошейники превращают людей в рабов, — объясняет терпеливо. — Но став рабами, люди уже не нуждаются в ошейниках. Рабская сущность впитывается в их психологию, в их кровь… Она пропитывает их, как вода кусок хлеба. И вернуть все обратно невозможно. Даже если я сниму со всех имперцев ошейники, вы думаете, станет лучше? Нет. Превратить рабов обратно в нормальных людей невозможно.

Покраснел Дымок.

— И вы даже пытаться не будете? — шипит презрительно.

Почти с ненавистью на императора смотрит.

Чего это с братишкой?… Император, кончено, та еще сволочь — но у Дымка никогда ни на кого ненависти не было. Подбородок задирать спесиво умеет, фыркает лучше лошади, но чтобы шипеть с ненавистью… Презирать умеет — но ненавидеть… Глупо это, только на лишние проблемы нарываться, — он мне сам говорил. Вместо этого промолчать лучше и тихо все по своему сделать. А ненавидеть…

И по два раза переспрашивать — тоже не в его стиле. Даже я уже понял, что снимать ошейники император не будет. А уж Дымочек-то никогда тормозом не был. И если он с первого раза не понимает…

Прикидывается он, что ли? Специально перед императором представление устраивает? Но зачем?…

Дьявол! Ну конечно!

Если уж я понял, что симы императору отдавать нельзя — то и он это понял, и куда быстрее меня. А пока я до этого додумывался, Дымок уже дальше просчитывал.

И теперь пытается императору голову заморочить — чтобы он нас не спросил, зачем мы в Москву вернулись. Если разговор на это свернет, тут уж нам не отвертеться. Придется признаться, что симы привезли. В прямом разговоре императора не провести. Вот он и придуривается.

— Но почему? — Дымок из себя выходит.

Натурально так. Не знал бы его всю жизнь — обязательно бы купился.

— Все-таки из-за власти? — цедит презрительно. — Уже не можете без абсолютной власти, не можете не тешить свое самолюбие?…

Хорошо братишка давит. Да только и император ему не истеричная девчонка — только грустную улыбку старательно изображает.

— Возможно, — говорит спокойно. — Но это не главная причина. Снять ошейники — это все равно что плевать против ветра. Есть вещи, которые можно сделать, но нельзя вернуться обратно. И пытаться превратить рабов в нормальных людей я не буду. Ни к чему хорошему это не приведет. А если мне не верите, посмотрите сами в моем архиве. Он же у вас под рукой?

— Что посмотреть? — Дымок прищуривается.

— Дмитрий, неужели вы думаете, что в Империи не было восстаний? — император ухмыляется. — Были. Некоторые губернии бунтовали. Избавиться от ошейников не так уж трудно. И они снимали ошейники. Но толку-то? Выдавить из себя раба невозможно. Восставшие не смогли объединиться. Потеряв ошейники, они не перестали быть рабами. Они перегрызлись между собой и перебили друг дружку. А остатки бунтовщиков приползли ко мне на коленях с просьбой снова надеть на них ошейники. Потому что иначе они жить не умеют и, что хуже всего, не хотят… Это повторялось не раз и не два. Последний раз восстание было лет двадцать назад.

Вздыхает император, словно в самом деле ему грустно, что восставшие нормальными людьми стать не смогли.

— Раб не может стать свободным человеком, — говорит доверительно. — В лучшем случае, он может стать хозяином. Но хозяином не своей жизни, нет! Всего лишь хозяином таких же рабов, каким раньше был сам…

— Вы… вы… — у Дымка даже губы дрожат от гнева.

И глаза — как у волчонка… Хорошо играет.

— Димка… — Анна его тихонько одергивает.

Она-то думает, он по-настоящему… так переживает за него! Прелесть моя Анютка.