Опадание листьев

Я лежала в чистой уютной постели в незнакомой комнате. Сначала комната задумывалась, как спальня. Поэтому там были соответствующие положению обои, шторы, шкафы и тумбочки. Среди них нашли себе приют шкаф с книгами и письменный стол, на котором пылился старый телевизор. Комната была маленькой, а обстановка, включая старую, больную мебель, – далеко не богатой. Из одежды на мне были только бинты – кто-то заботливо забинтовал мои ноги.

Я попыталась подняться, но резкая боль в ногах заставила меня сесть на кровать. Ноги болели, как болят наутро ушибы и ссадины. Как я еще без ног не осталась. Босиком, в одном платье по снегу, по льду, по рыхлой соленой кашице на дорогах. Недавние события мелькали в моей голове, как запущенные в случайном порядке слайды. Мне хотелось забраться с головой под одеяло и остаться там навсегда, но стоило бы мне сделать так, и я бы сломалась, умерла внутри. Надо было вставать, брать себя в руки, начинать двигаться, начинать жить.

Я собрала последние остатки сил, и вновь предприняла попытку подняться на ноги, сжимая кулаки от боли так, что ногти впивались в ладони. Самыми трудными были первые шаги, после чего, словно поняв, что сопротивление бесполезно, тело стало более послушным. По крайней мере, я смогла идти. На стуле рядом с кроватью висел халат, который, должно быть, предназначался мне.

Выйдя из комнаты, я оказалась в другой, немного большей комнате универсального назначения. Здесь уже были диван с двумя креслами, сервант, пара книжных шкафов и шифоньер. На точно таком же письменном столе стояли более новый телевизор и видеомагнитофон. Кассеты беспорядочно валялись на полу. Дальше был тесный коридор с несколькими дверями.

В маленькой прокуренной кухне за небольшим столом завтракали (я почему-то сразу решила, что завтракали) мужчина и женщина, скорее всего, муж и жена. Она была маленькой, самую малость пышненькой блондинкой лет тридцати, тридцати пяти. Он был среднего роста, среднего сложения, среднего возраста. Идеальное воплощение золотой середины.

– Проснулась, милая. Присаживайся. Мы как раз завтракаем, – пригласила меня к столу женщина.

– Где я?

– У друзей. Садись.

Мне наложили полную тарелку залитой яйцами жареной картошки и поставили рядом чашку жидкого чая.

– Это Олег, а меня зовут Валя.

– Жанна, – вяло ответила я.

– Как ты себя чувствуешь?

– Не знаю. Никак.

– Это от лекарства. Валера сделал тебе укол. Поешь.

Есть мне не хотелось, как, собственно, и не есть, так что ела я, как робот, автоматически работая вилкой.

Олег с Валей обсуждали события в клубе. Меня это не касалось, да и карнавал в голове мешал следить за ходом разговора.

– Пойдем, – позвала меня Валя, – не будем мешать Олегу мыть посуду.

Мы перешли в комнату с диваном, которая, оказывается, была залом.

Валя забралась с ногами в годившееся ей в бабушки кресло и закурила сигарету.

– Будешь? – она протянула мне пачку.

– Спасибо, я не курю.

– Это никогда не поздно исправить. Держи.

Я взяла сигарету.

– Раньше когда-нибудь курила?

– Нет.

– Тогда сильно не затягивайся и мешай дым с воздухом.

– Я сделала несколько неловких затяжек. В голове зашумело, комната поплыла.

– Прибалдела?

– Наверно.

– Мы можем поговорить? Ты готова? – выпалила Валя, не зная, как еще подойти к разговору.

– Наверно, – неуверенно ответила я.

– Мы нашли тебя утром под дверью. Ты была в жутком состоянии, бредила, грозилась кого-то убить. Тебя было трудно понять. Ты говорила сразу на нескольких языках. Мы принесли тебя в дом, позвонили Валере. Это наш знакомый врач. Он сделал тебе укол, перевязал ноги. Ты была в одном платье, которое пришлось выкинуть, и босиком.

– Вы сообщили в полицию?

– В милицию. У нас милиция. Как говорит Валера, милиция – это государственная попытка организации преступности. С ними лучше не связываться. А если, не дай бог, тебя ищут плохие ребята, встреча с ментами вообще противопоказана.

– Поживешь пока у нас, а там что-нибудь придумаем, – весело сказал Олег, входя в комнату. Он сел на диван и закурил сигарету.

– Если не хочешь, можешь ничего не говорить, но тогда нам труднее будет тебе помочь.

Я рассказывала о себе, о матери, о том, как она меня продала за тысячу долларов, как я убила Гиви. Я рассказывала и видела, как меняется выражение лиц моих хозяев. Жалость, шок, недоверие, нежелание верить… Я же была совершенно спокойна. Я говорила спокойным равнодушным голосом, и от такого контраста моя история выглядела еще ужасней, как рассказы Акутагавы Рюноскэ.

Когда я закончила, Валя закурила, а Олег вышел из зала.

– Тут без ста грамм не разберешься, – сказал он, возвращаясь с бутылкой водки и рюмками.

– Выпей, хоть Валера и запретил, но все равно, выпей, – Валя протянула мне рюмку, когда Олег разлил водку.

Мы выпили, и Олег налил по второй.

– Закуси, – Валя протянула мне уже прикуренную сигарету.

Молчание разорвал дребезжащий, противный звонок в дверь.

– Это Валера, он в это время обещал зайти, – успокоила не столько меня, сколько себя Валя, а Олег пошел открывать.