Онтологический трагизм бытия

Яков Ильич Гилинский Онтологический трагизм бытия

* * *

Вот в чем разгадка…

Перед нами итоговая – по его словам – книга выдающегося отечественного правоведа, социолога, криминолога и суицидолога Якова Ильича Гилинского. Как автор сам пишет в Предисловии, итоги относятся не к научным проблемам и разработкам, а к жизненному пути в целом. И его выводы обобщающи, касаются каждого из нас… Насколько я знаю, первым вариантом названия была первая строка монолога Гамлета героя самой, наверное, известной трагедии В. Шекспира: To be, or not to be – быть или не быть.

В монологе Гамлета разгадка того, «что удлиняет несчастьям нашим жизнь на столько лет», заставляя «кряхтя, под ношей жизненной плестись», «мириться лучше со знакомым злом, чем бегством к незнакомому стремиться» – парадоксальна. Это и «неизвестность после смерти, боязнь страны, откуда ни один не возвращался», и – «так всех нас в трусов превращает мысль, и вянет, как цветок, решимость наша в бесплодье умственного тупика, так погибают замыслы с размахом, в начале обещавшие успех, от долгих отлагательств».

Получается, чем больше мы погружаемся в бездну причин происходящего, чем «длиннее» наши мысли, тем предстаем мы более беспомощными, а наши попытки что-то изменить – все более жалкими и лишенными всякого смысла. Как гласит Екклесиаст, любимый Я. И. Гилинским, «во многой мудрости много печали; и кто умножает познания, умножает скорбь». И сам Яков Ильич в данной книге весьма убедительно, на первый взгляд, выстраивает вселенную, земной мир, общество, человека, его самосознание – как обитель всепроникающей скорби, если не ужаса.

Вселенную, согласно второму закону термодинамики ждет тепловая смерть. Человеческое общество – все углубляющийся антагонизм «включенных» в благополучие и «исключенных» из него, но за счет которых временно процветают «включенные». За этим стоят – в политике – тупики тоталитаризма и либеральной демократии; в экономике – тупики социализма с гипертрофированно развивающейся бюрократией и финансового капитализма с не менее паразитарной олигархией. Сам человек – воплощение агрессии и насилия, самый злобный и хищный представитель животного мира, единственный в природе убийца себе подобных. Человечество своими руками готовит самоуничтожение – омницид.

Может показаться, что Яков Ильич сгущает краски, но он приводит «убийственную» статистику, а мы своими глазами наблюдаем, как оцифрованная бюрократия разрастается, дегуманизирует образ жизни, обессмысливает науку; как секьюритизация государством всего и вся ставит его выше закона. С обозначением Яковом Ильичем трех бичей человечества (оно само, государство и «развитой капитализм») спорить трудно. Итоговые четыре тезиса (люди – самые страшные и опасные существа; все лучшие качества и начинания ничтожатся насилием; все более отчетлива возможность омницида; власть и олигархия – страшные источники всего худшего) звучат даже не как диагноз, а скорее как приговор.

«И вот, все – суета и томление духа, и нет от них пользы под солнцем!.. Потому что мудрого не будут помнить вечно, как и глупого; в грядущие дни все будет забыто. И увы! Мудрый умирает наравне с глупым… Потому что участь сынов человеческих и участь животных – участь одна… все произошло из праха и все возвратится в прах».

В общем, «и ропщет мыслящий тростник»!

В позднее советское время в нашем славном городе было философическое общество танатологов, вышло несколько сборников «Фигуры Танатоса». В одном из этих сборников была опубликована написанная в довольно профетическом стиле статья автора этих строк, посвященная двум ужасам («жутям») человеческого бытия[1]. «Жуть I» – страх смерти, конечности человеческого существования – в духе известных строчек А. Вознесенского: «В ящик рано или поздно. Жизнь прошла – а на фига?!» «Жуть II» – ужас одиночества нашей субъектности. Так как каждый из нас видит, чувствует, понимает, никто никогда не увидит, не почувствует и не поймет. И давно замечено, что особенно остро эта жуть осознается и переживается в толпе себе подобных.

Учитель многих питерских философов Моисей Самойлович Каган, когда на семинарах или конференциях кто-то начинал говорить о важности философского осмысления смерти, выходил, хлопая дверью, со словами: «О смерти нельзя рассуждать». Спустя несколько лет он же опубликовал ряд текстов о «метаморфозах (вариант – диалектике) бытия и небытия»[2]. На мой вопрос с напоминанием его отношения к теме небытия он ответил: «Значит, дозрел».