Крича, с льющимися из глаз слезами, Билл нажимал и нажимал грушу клаксона, вслушиваясь в каждый хриплый неприятный звук, вырывающийся в яркий дневной свет.
— Билл, мы же убьемся! — крикнула Одра, и, хотя в голосе слышался ужас, она тоже смеялась.
Билл повернул и на этот раз ощутил, что Одра повторила движение его тела, отчего управлять велосипедом стало проще, и им обоим держаться на нем стало проще, по крайней мере в этот короткий промежуток времени, и теперь они взаимодействовали, будто три живых существа.
— Ты так думаешь? — прокричал он в ответ.
— Я это знаю! — ответила она, а потом ухватила Билла за промежность, где член стоял столбом. — Но не останавливайся!
Насчет этого он ничего не сказал. Скорость Сильвера на холме Подъем-в-милю стала падать. Пулеметная дробь игральных карт распалась на отдельные выстрелы. Билл остановился и повернулся к Одре. Бледной, с широко раскрытыми глазами, несомненно, испуганной и ничего не понимающей… но очнувшейся, очнувшейся и смеющейся.
— Одра! — Он смеялся вместе с ней, помог слезть с Сильвера, прислонил велосипед к удачно оказавшейся под рукой каменной стене, обнял Одру. Принялся целовать лоб, глаза, щеки, губы, шею, груди.
И пока он это делал, она обнимала его.
— Билл, что случилось? Я помню, как вышла из самолета в Бангоре, а потом — ничего. Ты в порядке?
— Да.
— А я?
— Да. Теперь.
Она чуть оттолкнула его, чтобы взглянуть ему в глаза.
— Билл, ты по-прежнему заикаешься?
— Нет. — Билл снова поцеловал ее. — Заикание ушло.
— Навсегда?
— Да, — кивнул он. — Думаю, на этот раз оно ушло навсегда.
— Ты говорил что-то насчет рок-н-ролла?
— Не знаю. Говорил?
— Я тебя люблю, — ответила она.
Он кивнул и улыбнулся. А улыбаясь, Билл выглядел очень юным, даже с лысой головой.
— Я тоже тебя люблю. Остальное — ерунда.