One Two Three Four. «Битлз» в ритме времени

Коллаж получился бессвязным, но зачаровывающим. Или так: бессвязным и зачаровывающим, как и сам «Белый альбом». И точно так же как и альбом, коллаж выглядел современным, прогрессивным и дерзким, но в то же время навевал ностальгические чувства. Теперь-то я понимаю, что бóльшая часть снимков — из счастливых дней: либо из Ришикеша, либо со съемок «Help!», либо с церемонии награждения Клуба Варьете. Две фотографии переносят нас в Париж, куда Джон ездил отмечать свой двадцать первый день рождения вместе Полом еще до того, как они прославились. На одном снимке, наверняка сделанном Полом, Джон в черной футболке и котелке сидит на кровати. На втором — оба, сунув руки в карманы черных джинсов, угрюмо привалились к стене, обклеенной концертными афишами.

Сама фотография плохонькая: половина голов не попала в кадр, а объектив почему-то направлен на остроносые туфли.

Надпись размашистым почерком гласит: «Орден Британской империи нашему верному и возлюбленному Ринго Старру (Ричарду Старки, эсквайру)». Она тоже переносит нас в невинные денечки.

Кроме этих слов, на постере красуется еще одна надпись от руки, сделанная красной шариковой ручкой поверх отпечатка розовых губ:

я люблю тебя

Кто тут «я» и к кому относится «тебя»? Подсказок нет. Может, «тебя» — это меня? Мысль об этом почему-то пугала.

129

Вместе с моим школьным другом Чарли Миллером мы сидели в «Пещере», раз за разом слушали «Белый альбом», вчитывались в тексты песен и вглядывались в коллаж, как будто, если смотреть на него долго-долго, откроются все тайны взрослого мира. Почти все песни в альбоме были странными или пугающими: странная, визгливая «Wild Honey Pie», мрачные «I’m So Tired» и «Yer Blues» («I’m lonely wanna die»), — но ни одна не пугала так, как «Revolution 9», та самая, текста которой не было на постере. Как-то посреди пасхального триместра мы с Чарли взяли друг друга на слабó: хватит ли духа просидеть одному в «Пещере» без света, в полной темноте и дослушать «Revolution 9» до конца? Мы оба сделали несколько попыток — «Revolution 9», самая длинная из песен «Битлз», звучит 8 минут и 12 секунд, — но так и не выдерживали, включали свет и выбегали из подвала.

«Number nine, number nine, number nine, number nine, number nine…»[827] Звучало очень похоже на Джеймса Каллахана, тогдашнего премьер-министра, но на самом деле этот голос Джон обнаружил в экзаменационных записях Королевской академии музыки — по какой-то причине они хранились на студии EMI.

Трек быстро превращается в какофонию бессмысленных бормотаний и визгов: гудят машины, скандирует толпа, строчат пулеметы, инструменты играют задом наперед, стонут и кричат люди — и все это перемежается случайными фразами, произносимыми неизвестно кем и выуженными неизвестно откуда: «Every one of them knew that as the time went by they’d get a little bit older and a little bit slower». «Only to find the nightwatchman unaware of his presence in the building». «Take this, brother, may it serve you well»[828]. Не признающая власть мелодии Йоко издает прерывистое мычание, стоны, пронзительный вой, визги и произносит слова: «You become naked»[829].

Журнал «Роллинг стоун» заявил, что песня — «акустический лакмусовый тест рассеянной паранойи». Куда менее снисходительный «Нью мьюзикл экспресс» описал ее как «претенциозный образчик старой околесицы». В своей великолепной книге «Переворот в умах» Иэн Макдональд сперва предполагает, что песня в некотором роде пророческая: «В случайном взаимодействии фрагментов множества записей — закольцованных и проигранных в обратную сторону — представлено полускептическое, полубодрствующее, переключающее каналы состояние ума, в котором он [Джон] любил расслабиться (и которое четверть века спустя стало отличительной чертой целого поколения)». Однако он, в общем-то, согласен с двумя одиннадцатилетними пацанами, которые слушали песню в темноте, проверяя себя: «Прослушивание этой песни не утомляет и не озадачивает, а скорее внушает зловещий страх».

Однако Джон не сомневался в ее гениальности. Пит Шоттон помнит, как он заявил: «Это музыка будущего. Фигню, которой мы раньше страдали, можно забыть!

Когда-нибудь этим будут заниматься все, умение играть больше не понадобится!» Четыре дня подряд Джон и Йоко рылись в архивах EMI, подбирая отрывки классической музыки, речей, напевов и случайных звуков. В четверг 20 июня 1968 года, пока Пола с Ринго не было, Джон забронировал все три студии на Эбби-роуд, а все свободные инженеры-наладчики стояли вокруг в рабочих белых халатах, карандашами наматывая закольцованные ленты на катушки студийных магнитофонов, Джон и Йоко сидели за пультом, то приглушая, то усиливая звуки. Джеффa Эмерика все это не впечатлило: «Сотрудники были недовольны, потому что сессия затянулась за полночь, а всем хотелось домой. Многие работали в студии с девяти утра». Трек закончили ранним утром 21 июня, в половине четвертого.