Она написала любовь

– Именно об этом я и говорю, милая. Ты не понимаешь. Не понимаешь: кто я – и кто ты. Ты – содержанка. Я оплачиваю дом и, кажется, не жалею средств на прочие мелочи. Так почему же меня встречает бледная, растрепанная женщина с усталыми глазами?

– Эрик. Что произошло? Почему ты так переменился? Я пишу книгу, и ты это знаешь…

– Надоело. Надоело ждать, пока ты сама догадаешься, что все это… – он пренебрежительно дернул плечом, – не мой уровень.

– Но…

– Я, конечно, благодарен за то, что ты меня развлекла. Более того, я хочу продолжить наше… гммм… общение. Оно приятное и взаимовыгодное. Однако этот разговор назрел, потому что я стал опасаться – ты можешь все неправильно понять и лелеять какие-то ложные мечты. Тем более мне хотелось бы, чтобы собственные увлечения в свободное от наших встреч время, против которых я, заметь, не возражаю…

– Скажи, – перебила Агата, сжав кулаки за складками юбки, – просто скажи мне. Только, пожалуйста, скажи правду. Почему?

– Я совершенно не понимаю сути вопроса. Ужин готов?

Женщина отвернулась, чтобы скрыть слезы.

– Ну, перестань. Мне не нравятся слезливые женщины. И потом – я же не выгоняю тебя на улицу! Более того, не урезаю содержание. Просто… надо навести порядок в твоих мыслях.

Агата вздрогнула. И тихо сказала:

– Уходи.

– Отчего же? – удивился господин барон. – Нам же хорошо вместе.

– Было…

– Что ж… Жаль. Дом оплачен на три месяца вперед, и прерывать содержание я не намерен. За то время, что мы были вместе, вы вполне это заслужили. Прощайте, госпожа фон Лингер.

Агата заставила себя смотреть, как он уходит. И снова показалось, что тонкие губы барона не столько сложились в презрительной ухмылке, сколько пытались скрыть гримасу нестерпимой боли… Показалось… Просто сознание не хочет верить тому, что случилось только что. Не хочет признавать.

Все. Все закончилось. Вот так. Внезапно…

Грон, повинуясь приказу, пошел вслед за бароном. Низерцвейг хмурил густые, недовольно торчащие во все стороны брови и старался не смотреть в сторону Агаты. Эльза же, напротив, металась, жалобно поскуливая, между мужчиной и женщиной. Потом тяжело вздохнула и уселась около ног Агаты.

– Иди к нему, – тихо прошептала та, опускаясь на колени рядом с собакой. – Ты же понимаешь, что его надо защищать. Ты ему нужнее, да и мне так спокойнее. Слышишь? Иди…

Блестящие янтарные глаза смотрели прямо в душу. Агата очень хотела заплакать, но почему-то не получалось. Эльза словно ждала, когда можно будет слизнуть с бледной щеки крошечную соленую капельку теплым, мягким языком, чтобы… Поддержать, что ли?

Но слез не было. Агата и сама удивлялась. Только пустота.

Входная дверь закрылась.

Она, наверное, очень долго стояла вот так, впол-оборота, не отрывая взгляд от двери, потому что, когда ее тихонько окликнули, каждый мускул вздрогнувшего от неожиданности тела отозвался нестерпимой болью.

– Госпожа Агата…

– Да, Касс.

– А знаете. Я, когда мне грустно, пеку. Тесто оно такое мягкое. Его месишь, месишь. И успокаиваешься. Вы хотели, чтобы я научил вас, помните? Госпожа Агата? Агата… Агата, вы меня слышите? Пожалуйста, посмотрите на меня.

Касс вздохнул. В госпитале он видел и не такое. Проходил, как все, специальную подготовку, чтобы оказать своевременную помощь товарищу.

– Агата? – Ответа не последовало, и тогда повар, прошептав одними губами: «Прости», звонко шлепнул женщину по щеке.

Мгновение она испуганно смотрела ему прямо в глаза, но он тут же обнял, прижав ее голову к своему белоснежному фартуку.

Она рыдала. Громко. Долго. Ульрих принес успокоительные капли. Агата выпила, расплескав половину трясущимися руками на уже и без того насквозь мокрый от ее слез фартук. Майер заварил успокаивающий чай. Конечно, у самой госпожи получилось бы не в пример лучше, но хозяйка выпила, и слава Вестникам, кажется, помогло…

– Госпожа Агата, вы простите меня, – начал было Касс, но писательница его остановила, резко вытянув руку вперед.

– Спасибо, Касс. Спасибо вам. Большое. Простите. Простите за фартук.

– Госпожа Агата! – Повар был готов зарыдать сам.

– Я… мне надо собрать вещи и…

– Послушайтесь моего совета. Не торопитесь. Вас никто не гонит, а уйти в таком состоянии на ночь глядя… Нет, вы только прикажите. Мы соберем вещи и пойдем, куда прикажете. Только не стоит рубить с плеча. Останьтесь. Останьтесь на несколько дней. Как говорила моя бабушка: «Всеблагие Вестники не спят по ночам. К утру что-нибудь придумают».

– Спасибо, Касс. – Агата улыбнулась, вытерла слезы краешком передника, чудом оставшимся сухим, и спросила: – Что у нас на ужин?

– Картофель и индейка в клюквенном соусе, – удивился солдат, не ожидая подобного вопроса от женщины в таком состоянии.

– Прекрасно. А на десерт?

– Мороженое.

– Какое мороженое?

– Шоколадное.

– Отлично! Вот это все мне в комнату. Мороженого – побольше. Я должна дописать книгу. А утром, как говорила ваша бабушка: «Всеблагие что-нибудь придумают…»

* * *

– Господин барон?!

Доктор Фульд спешил за фон Гиндельбергом, но никак не мог догнать ни его, ни собак.