Она что-то знала

– Нет больше честных людей в России! Нет! – и скорбно хлопнул две стопки кряду.

– Да ладно вам, Яков Михайлович… – улыбнулась Анна. – Когда они и были-то здесь, и с чего бы взялись? Вы сами историк. Нарушение присяги и клятвопреступление – это у нас норма жизни.

– Я никаких присяг не нарушал!

– Неужели? А помните, как нас принимали в пионеры? Как ревели горны, стучали барабаны, как развевались алые стяги… или висели, уж не помню. А мы дрожащими голосами обещали, клялись «горячо любить свою Родину, жить, учиться и бороться, как завещал великий Ленин, как учит Коммунистическая партия, всегда выполнять законы пионеров Советского Союза»… Так что мы все – клятвопреступники. А в народе вообще с этим просто – что за честь, коли нечего есть?

– Шутите, – вздохнул Фанардин. —Лиличка взяла взятку! Лиличка! Да я молился на неё…

– И ни к чему совсем. Молиться надо в церкви. А люди – они и есть люди.

– Вы так говорите нарочно. Самой ведь противно от того, что вы раскопали.

– Нет, нисколько. Мне Лилию Ильиничну жалко. Она запуталась, попала в круг страхов и страданий.

– Но теперь, конечно, ясно, почему она себя порешила.

– Вы думаете? Мне вот неясно. Неясно, зачем она взяла эти деньги, не на телевизор же, тут что-то другое, и уж вовсе непонятно, почему покончила с собой, – деньги берут люди, желающие жить, вот в чём дело. Она не казну растратила, не своровала их, ей принесли эти деньги в обмен на её деятельность – то есть на отсутствие этой деятельности. Частным образом. Один человек имеет право дать деньги другому – ну, например, хоть взаймы. Или подарить. Это не противоправная, а внеправовая сделка… Нет, очень бы хотелось поговорить и с её подругами, и с её дочкой.

– Дочка будет скоро – на сорок дней… Марина и Алёна вряд ли приедут – у Марины спектакли, Алёна далеко. Город Горбатов! Слыхали? Вот именно. Она там живет уже восемь лет. Разве что Роза придёт…

– Нет, спасибо, Яков Михайлович. Опыт общения с Розой Борисовной оказался таким, знаете, исчерпывающим.

– Ясно! – развеселился Фанардин. – Это она любит – для начала человека в дерьмо сунуть. К ней подход нужен, но, знаете, если её разговорить, ублажить как-то – так дух захватывает, что она говорит. Она считает, что, подобно всякой самой головоломной задаче, мир имеет единственное верное решение, и его можно найти. И тогда мир изменится в один миг, потому что решённая задача тут же сменится другой, ещё не решённой. И это может сделать один человек. Она захотела стать таким человеком.

– Это же безумие, Яков Михайлович…

– Ну и что? Высокое безумие! Потом она в житейском смысле умна и практична. Она устроила так свой быт, чтобы без помех решать главную задачу. Она ещё в юности говорила мне, что любое человеческое счастье для неё исключено.

– Всё-таки что такое ЛИМРА? И почему они, подруги Серебринской, принесли на их встречу эти четыре лилии?

– Вы знаете, про ЛИМРУ никто ничего не ответил, а про цветы Роза сказала мне, что они никаких лилий не приносили.

– Откуда же они взялись? Сама купила?

– Выходит, так. Или мы чего-то не знаем.

– Получается, мы ничего вообще не знаем.

«Я лечу в Грецию», – говорит человек и садится в самолёт, где жуёт конфеты, смотрит в иллюминатор, какает в облака и читает газеты. Это что, он летит? Или его летят? «Я живу на улице Ленина, я живу с женой, я живу хорошо», – говорит человек, но не вернее было бы сказать, что не он живёт, а его живут? Не властный ни в животе своем, ни в смерти, ни в любви, человек научился ловко присваивать неподвластную ему действительность. «Я заболел». Ты что, братец, сам вот так вот решил, взял и заболел? Ведь это тебя заболели, тобой заболели, ты здесь вообще при чём? Нет, стоит на своём – я пошел, я написал, я подумал. Тобой написали, тобой подумали, тобой пошли – так следовало бы сказать, и так не говорит тем не менее никто. Каждый день с утра до вечера неутомимый я-жулик переназывает мир, выставляя себя героем действия. Когда человек кончает с собой – есть ли это приговор я-жулику, который с работой не справился, не подогнал ответов под вопросы, неудачно переназвал мир, не сумел его присвоить?

Анна ехала в автобусе, думая о Серебринской и поглядывая на людей – да, они все принадлежали какому-то типу, их можно было классифицировать, дать порядковый номер. Но и тех, кто сейчас просвистывал мимо автобуса, покоясь в личных авто, можно было определить без особого напряжения. «Так ли уж мы биоразнообразны?» – думала Анна. После текста Лилии Ильиничны про тёток она стала обращать на них внимание. В самом деле, тётка в жизни шла густо и заполняла все пустоты реальности.