Он поет танго

Представители компании «Бейтман, Парсонс и Бейтман», которой были поручены строительные работы, все еще сшивали и перекраивали железные скелеты водопроводов, в отчаянной скачке силясь обогнать неудержимую экспансию города, когда Бойе порешил вернуться в Христианию. Из-за столика в «Большом кафе», где они сидели вдвоем с Ибсеном, архитектор посылал чертежи очередных деталей фасада; почта за неделю добиралась до Лондона, где чертежи следовало утверждать, после чего они переправлялись в Буэнос-Айрес. Поскольку каждая деталь изображалась в масштабе один к одному, то есть в натуральную величину, а помещение ее на неправильное место могло бы бедственно отразиться на симметрии общего замысла, от архитектора, создавшего уже более двух тысяч набросков, требовалась точность шахматиста, вслепую ведущего сеанс одновременной игры. Бойе заботила не только красота орнаментов, составленных из цветов и деревьев, гербов аргентинских провинций и образов фантастических животных, — ему также было важно, из какого материала они будут выполнены и какого качества для этого потребна смальта. Иногда было сложно следовать его указаниям, написанным бисерным почерком — и по-английски! — под каждым из рисунков: слишком уж Бойе углублялся в указания касательно прожилок на лазурном мраморе, температуры каления керамики и резцов, которыми следовало обрабатывать гранитные глыбы. Архитектор скончался от сердечного приступа во время шахматной партии десятого октября 1892 года, не успев закончить чертежи для юго-западного крыла. Компания «Бейтман, Парсонс и Бейтман» поручила одному из своих сотрудников доработать последние детали, однако дефект в гранитном основании юго-западной башни вкупе с тем, что последние семьдесят шесть терракотовых фрагментов поломались во время транспортировки из Англии, нарушил нормальный ход работ и вызвал то почти незаметное отклонение от симметрии, которое Мартель подметил в тот вечер, когда приезжал смотреть на дворец.

На последнем этаже, над улицей Риобамба дирекция дворца устроила небольшой музей, в котором были выставлены некоторые из рисунков Бойе, а также насосы для хлорирования воды, вентили, участки трубопроводов, санитарное оборудование конца XIX века и макеты позднейших архитекторов, которые безуспешно пытались превратить дворец Бейтмана — Бойе во что-нибудь полезное для Буэнос-Айреса, истребив всякую память об утраченном величии этого места. Поскольку Мартель проявил интерес к детальному осмотру всех следов этого прошлого — прежде чем углубиться в чудовищное нагромождение коридоров и цистерн, занимавших почти все внутреннее пространство здания, — Альсира покатила его кресло-каталку вверх по пандусу к большому залу при входе, где домовладельцы, как и в прошлые времена, оплачивали свои счета в окошечки касс, а в конце длинного ряда окошек находился вход в музей.

Мартель был ослеплен почти прозрачным фаянсом дезодораторов и биде, которые были выставлены в соседних залах, украшениями из смальты и терракотовыми пластинами, лежавшими на постаментах из войлока, — такими же сверкающими, как и в тот день, когда их вытащили из печи. Отдельные рисунки Бойе висели в рамках на стенах, другие хранились в свернутом виде. На двух обрамленных рисунках были записи рукою Ибсена — черновик будущей пьесы. Альсира переписала одну фразу: «De tok av forbindingene uken etter», что, возможно, означало: «Неделю назад с него сняли бинты», еще она скопировала записи шахматных позиций, сделанные в тот момент, когда партии прерывались. На любые комментарии своей сопровождающей Мартель отвечал одной и той же фразой: «Слушай, это уму непостижимо! Собственноручная подпись автора „Кукольного дома“!»