Он

У Совиной Головы начинается короткий пеший маршрут, по которому мы не раз проходили, когда были в лагере. От города до горы всего несколько миль, и когда мы приезжаем на место, рядом никаких других машин нет. Вес закрывает замки на сигнализацию, и мы начинаем карабкаться вверх, перешагивая через валуны и корни деревьев.

Я обожаю походы. Хоккей это здорово, но он в помещении, и, хотя мой летний спорт — это серфинг, мне всегда нравилось хорошенько пройтись.

Я уже говорил, что родом из Калифорнии?

— Притормози, — в какой-то момент пыхтит Вес.

Я останавливаюсь и, прислонившись к молодому деревцу, жду его.

— Что, слишком тяжело для новичка «Торонто»? Позвоню-ка я своему букмекеру. С кем, говоришь, у вас первая игра?

Он дает мне по заднице.

— Я остановился снять фотку, придурок. Пошли дальше.

Виды здесь и впрямь ошеломляющие. Мы идем по самому уступу горы, и повсюду вокруг вздымаются на фоне закатного неба темные пики Адирондака.

— Еще два поворота и все, — обещаю я.

У нас уходит тридцать минут на то, чтобы добраться до голых, скалистых пластов на вершине. Солнце уже готовится скрыться за остроконечной грядой на горизонте, и я, слегка запыхавшись после подъема, плюхаюсь на нагретый солнечными лучами валун и впитываю в себя закат.

— И ради этого мы сюда перлись? — шутит Вес, садясь со мной рядом.

— Ну.

За последние девять лет я, наверное, забирался на эту гору каждое лето. Когда нам было четырнадцать, было прикольно пугать друг дружку, усаживаясь на самый край. Когда нам стало семнадцать, мы проходили весь путь до вершины, не глядя по сторонам. Мы спорили о хоккее. Или о футболе. Или о каком-нибудь тупом фильме. Мы забирались сюда, потому что это было частью ежедневного маршрута.

В прошлом году я внезапно понял, что отныне и до конца жизни, что бы я ни делал, я отвечаю за себя сам. Окончание колледжа — словно край карты. Далее начинается неизведанная территория, и я сижу в кабине один.

Облака вдалеке под моим взглядом становятся оранжево-розовыми. Мой друг сидит рядом, тоже погрузившись в мысли.

— Скоро стемнеет, — в конце концов произносит он.

— Еще есть время. — Проходит мгновение тишины, и я спрашиваю: — О чем думаешь?

Он хмыкает.

— О первом годе в колледже. О том, каким мудаком я был со всеми.

— Да? — Меня удивляет, что он, как и я, занят самоанализом. Я бы скорее предположил, что он сидит и придумывает, как бы разыграть Пата, чтобы свалить все на детей.

— Угу. Тяжелый был год. Столько прессовали.

Я украдкой оглядываюсь на него — впервые с тех пор, как мы сели.

— Та же фигня. Серьезно, старшие там оказались настоящими психопатами. Никогда такого не видел. — Я откашливаюсь. — Той осенью я все думал, Вес не поверит, когда я расскажу ему про всю эту хренотень… — Я не договариваю до конца. Это было, наверное, слишком жестко. Если мы снова дружим, я не должен выпускать свою обиду на волю,

Он издает сердитый горловой звук.

— Извини.

— Я знаю, — отвечаю я быстро.

— А я весь первый семестр молился, чтобы ни один гад не прознал о том, что мне нравятся члены. И поскольку тогда мне и самому от этой идеи было не по себе… — Он вздыхает. — В общем, в тот год компания из меня была паршивая.

При мысли о том, что ему может быть страшно, у меня внутри что-то смещается. Я всю жизнь считал Веса бесстрашным. Умом я понимаю, таких людей не бывает. Но, думаю, даже той ночью, когда он рассказывал мне, как тяжело ему было принять себя, я не осознал это до конца.

— Фигово, — отвечаю я тихо.

Он пожимает плечом.

— Ну, оно меня не убило. Только заставило работать в два раза упорнее. Может, я бы и не очутился в первом звене, если б те придурки каждый гребаный день не держали меня в божьем страхе.

— Единственный плюс.

— Каннинг, темнеет, — напоминает он мне.

Он прав. Небо в вышине уже становится фиолетовым. Я торопливо встаю.

— Тогда пошли.

Вопреки здравому смыслу спускаться с горы гораздо труднее, чем подниматься. Земля так и норовит отсыпаться под ногами, и по дороге вниз мы молчим, целиком сосредоточившись на том, куда наступать и какие ветки придерживать.

Быстро опускается ночь. Мы почти пришли, но тропинка видна теперь совсем плохо. Я слышу за спиной шаги Веса и стук, с которым мелкие камешки срываются вниз из-под его подошв. Я готов спорить на деньги, что в эту минуту его внимание, как и мое, сфокусировано только на одной задаче: куда ставить ноги. Когда тело занято, мозг временно отключается.

Когда до начала тропы остаются считанные метры, я слышу, как Вес спотыкается. Слышны чертыхания, шум скользящих по земле ног, потом звук падения, и у меня обрывается сердце.

— Блядь, — бурчит он.

Я оборачиваюсь. Он лежит плашмя на земле. Черт. Я потащил нового нападающего «Торонто» лазать по горам в темноте. Если он растянул себе связки, виноват буду я.

— Ты порядке? — Чувствуя, как к горлу подкатывает тошнота, я поднимаюсь к нему.

— Да, — отвечает он, но это ровным счетом ничего не доказывает. Хоккеисты всегда говорят так, даже если это неправда. Но потом я вижу, как он поднимается из тени и садится.