Омуты и отмели

Марина легла навзничь на землю – трава вся высохла и пахла сеном. Небо затянуло белесой дымкой, солнце казалось воспаленным красным глазом, грозно смотрящим сверху. Жара чуть спа€ла, но духота, настоянная на дыме и гари, давила на грудь. Марина закрыла глаза. Теплый бок земли покачивался под ней, как будто баюкал. Снизу, из глубины, шло ровное сильное тепло, которое пронизывало все тело Марины, наполняя его силой и энергией. Марине казалось, что она сама стала травой и пустила корни. Зияющая пустота в душе наполнялась светом и любовью, и зарастала черная трещина в сердце, разбитом злыми словами дочери. Марина знала: Муся кричала это все в запальчивости, сама себя не слыша, но легче от этого не было. И она боялась, что Леший так и не сможет простить дочь.

Марина слегка задремала, и ей привиделось, что она – такая маленькая! – лежит в огромной ладони земли, согнутой ковшиком. Ладонь проросла травами и корешками, а на пригорке у основания большого пальца даже цвели какие-то ромашки и васильки. Посмотрев вверх, она увидела вторую руку, прикрывавшую ее сверху: голубая ладонь неба с редкими белыми облачками и пробивающимися сквозь сомкнутые пальцы лучами солнца. Ее насквозь пронзило этими лучами, которые были – счастье! «Надо Лёшке рассказать, – подумала она, просыпаясь. – Только он такое написать может». И услышала звук моторов возвращавшихся джипов.

Муся тоже слышала этот звук. Все это время она просидела в домике, устроенном мальчишками на разлапистой сосне, росшей на опушке неподалеку от дома. Сначала она всласть порыдала, прислушиваясь, не прибежал ли кто за ней – она надеялась на Митю. Но Митя не пришел, и тогда она заплакала уже по-другому, ужасаясь тому, что наделала. Ей уже даже хотелось, чтобы ее нашел отец – пусть бы поругал, она бы покаялась, и все! А как самой выходить из этой ситуации, она не понимала. Но отец тоже не пришел. В пожар Муся не очень верила: а, эти взрослые! Вечно пугают всякими ужасами и перестраховываются! Она слышала, как уехали машины, и еще поплакала, жалея себя: ее почему-то совсем не радовало, что она сумела настоять на своем. Потом она заснула, а когда проснулась, настали странные сумерки, наполненные призрачным ржаво-розовым светом. Муся не знала, что делать, и решила было остаться на ночь в домике. Но ей ужасно хотелось есть, да и в лесу везде что-то шуршало, скрипело и потрескивало, так что Муся, вспомнив надвигающийся пожар, в который вдруг сразу поверила, быстренько слезла по веревочной лестнице и понеслась в сторону деревни, не разбирая дороги – внизу под деревьями было уже совсем темно. Она обошла деревню по кругу – где-то тарахтел трактор, кто-то суетился около машин, еще что-то происходило недалеко от дома Семеныча, и Муся пошла туда: а вдруг там Митя? Но Митя как раз и работал на тракторе, а здесь копошились Семеныч с Ванькой – они забрасывали землей развалины старого сарая, стоявшего слишком близко к лесу.

– Ты смотри, кто к нам пришел! Никак помочь хочешь? – довольно язвительно сказал Семеныч и сплюнул, а Ванька посмотрел на Мусю исподлобья:

– Вали отсюда! Так бы и врезал тебе, дура!

Муся фыркнула и пошла от них. Семеныч проворчал ей в спину:

– Да-а, выпороть не помешало бы.

Муся вдруг осознала, что разбираться ей придется не только со своими родителями, но и со всей деревней – все слышали ее истерические вопли: и Семеныч, и Иллария, и дядя Толя. Анатолия она, как и все, побаивалась. Потом Муся вспомнила про Риту, и ей совсем стало плохо. Они с Ритой всегда немножко… не то чтобы враждовали, нет. Всегда не могли поделить между собой отцовскую любовь и ревновали. Рите было всего семь с небольшим, когда родилась Муся, но узнали они друг друга только через десять лет, и для Муси внезапно обретенная сестра стала большим потрясением. Муся не помнила, когда и от кого узнала о том, что Рита совсем не родная папина дочь: то ли подслушала нечаянно разговор бабушки с Ксенией, то ли проговорилась сама Рита, но с тех пор Муся стала относиться к ней примерно так, как старшая дочь короля могла бы относиться к взятой из милости побирушке. А уж когда Муся увидела, как Рита кокетничает с Митей, она впала в ярость! Но теперь ей вдруг стало ужасно стыдно за свои чудовищные слова, сказанные при всех Рите.

В летней кухне кто-то возился: Иллария, разглядела Муся и пошла к ней, но та посмотрела довольно холодно, так что Муся не решилась попросить чего-нибудь пожевать, хотя в животе бурчало. Тогда она отправилась к тете Юле, но и там ее не пустили дальше порога:

– Ты дома была?

– Не-ет…

– Вот и иди домой. Расскажи папе еще раз, как ты его ненавидишь.

Муся ужаснулась. Она действительно не помнила выскочившей из нее в запале страшной фразы – вернее, помнила, как не помнить! Но ей казалось, что все это происходило не с ней, а с совсем другой Мусей. «Это не я кричала, – думала она в полном отчаянии, – не я!» Идти домой было страшно, и Муся направилась к речке – села на бережок и пригорюнилась. Там ее и обнаружил Анатолий, который в одних трусах с полотенцем на плечах спускался, чтобы искупаться.