Омут

На самом деле слово Третьякова оказалось крепче — ведь олово не самый крепкий металл, — а на его плечи свалились перегрузки, что никакому олову не выдержать. И теперь уже не избытком сил гордился Третьяков, а тем, что оставшиеся отдает без остатка. Усталость же, что все чаще стала подбираться, гнал крепким чаем.

Это он себе позволял. В ящике стола у него всегда был под рукой заварной чайник с привязанной крышкой. Маленькая крышка иногда выскальзывала из его крупных пальцев — вот он и привязал ее к чайнику белой тесьмой. Большой чайник был ему не нужен, он закладывал чаю только на одну заварку, на стакан. Зато заваривал крепко и пил не спеша, вприкуску, мелко откалывая сахар и аккуратно стряхивая крошки с ладони в стакан.

Шумов от чая отказался.

Он сидел напротив Третьякова И, пока тот колдовал над любимым напитком, смотрел на потрепанную карту юга России, висевшую на стене. На карте видны были крапинки от флажков, обозначавших совсем недавно фронтовые рубежи, пометки синим и красным карандашами, потертые сгибы. Из верхнего угла нависал имперский герб — двуглавый хищник, внизу граница проходила там, где теперь была турецкая территория. Но шло время, когда все линии, рубежи и границы казались временными. Империя, которая цепко держала в когтях владения, рухнула, и Союз Республик звал народы в семью единую, под красное знамя, под серп и молот, под герб с изображением всей земли. И поэтому Шумов, глядя на карту, совсем не думал о том, что крайний рубеж не совпадает со старой пограничной линией. Его другие дела беспокоили.

Третьяков закончил свои приготовления и понюхал пар над стаканом.

— Зря ты, однако, от чаю отказался. Отменный чай заварился.

— Спасибо. Жарко.

— Чудак. Чай-то жару и снимает. Я его с Дальнего Востока полюбил и оценил. Ну, как говорится, была бы честь предложена. Что по делу скажешь?

— Замысел, по-моему, верный.

— Я тоже так думаю.

Речь шла о последнем, неосуществленном замысле Наума.

— Психологически рассчитан.

— Именно. Исходим из последнего факта. Нападение на поезд. Что налицо? Беспредельная алчность — раз. — Третьяков загнул палец. — Аппетит у них с едой пришел. Всю гражданскую грабили, жрали, жрали, а нажраться не могут. А это уже болезнь. Не нажрутся, пока поперек горла кость не станет. Второе — собираются в стаю.

— Это хорошо.

— Да. Это важно. Мы можем делать на это ставку. Надо полагать, жадность их снова в кучу соберет.

Шумов был согласен.

— Тогда мы этой швали головы и снимем. Одним махом.

Третьяков прихлебнул из стакана.

— Нужна очень заманчивая приманка, — заметил Шумов.

— Угу. Приманка есть. Жирная. Слюнки у них побегут, это факт. Но слюнок мало. Нужно, чтобы проглотили. Вот в чем трудность. Потому я тебя и вызвал.

— Я готов.

— Молодец, что готов. Но не спеши с козами на торг. На блюде такое жаркое не поднесешь. Нужно, чтобы издалека запах учуяли. «Сами». Лучше, если через тебя, но не от тебя. Понимаешь? Посредник нужен. Для них авторитетный, надежный. Понимаешь, куда я гну?

— Догадываюсь.

— Ты «своих» изучил?

Он сделал еще глоток.

— С одной стороны, они вроде бы на поверхности. То есть, люди чуждые, но ведь этого мало.

— Если уверен, что, они не преступники, совсем не мало.

— Я, Иван Митрофанович, не уверен. Что-то под поверхностью есть.

— Ну, давай осмыслим вместе.

— Связаны с Техником.

— Связаны или только знакомы?

— Где-то на грани.

— И хочется, и колется?

— Притяжение налицо.

— Взаимное? Или они к нему?

— Ему что-то нужно.

— Значит, ему от них?

— Во время последней встречи я был в этом уверен. Такой человек во имя гимназической дружбы в игрушки играть не будет. Ему реальное подавай. И Юрий готов был кинуться и опалить крылышки. И вдруг эта неожиданная любовь…

— Думаешь, такой не бывает? По-моему, давно уже известна. С первого взгляда называется.

— Может, и бывает. Я тут не знаток.

— Жаль. По такому предмету мы тебя на курсы не пошлем.

— Шутите, Иван Митрофанович. А Татьяна?

— Максимова сестра?

— Да. Я же докладывал вам. У них много лет отношения складывались.

— У нас с Максимом тоже. Семья, видать, у них один к одному.

— Семья неоднородная. Татьяна всегда к буржуазной жизни тянулась. Мне Максим много раз жаловался. Идейно они с Юрием близки. Это факт.

— Другими словами, ты в новой его любви сомневаешься?

Шумов поколебался.

— Они с этой Софи нравятся друг другу.

— Вот видишь. Одной-то идейной близости для любви маловато. Так выходит?

— Не совсем так.

— Ну, брат, Шерлок Холмс больше уверенности в своих заключениях проявлял! Короче, если я правильно твои сомнения понял, новая любовь тебя не устраивает. Чуешь в ней панаму?

— Не могу отделаться от подозрения, что это инсценировка.

— В постановке Техника?

— Прямое вступление в банду я исключаю. Хотя люди это чуждые — потерпи мы поражение, они бы нас не без удовольствия на фонарях увидели, — грабить они не пойдут.

— Смотря для чего грабить.

— Понимаю. Просто старушку резать нехорошо, а во имя высокой цели…

— Молодец. Достоевского читал?

— Читал.

— Я тоже. Две книжки. «Преступление и наказание» и «Мертвый дом». Глубоко он человека понимал в низменных стремлениях.

— И в высоких.