Омут

— Но разве не так? Жизнь налаживается понемногу. Стало гораздо легче с продовольствием. Бог даст, все постепенно образуется и раны заживут. А власть… Что ж поделаешь, если большевики победили! И разве мы капиталисты, буржуа, помещики? Мы всегда были интеллигентными тружениками, честно служили своему народу. Нам незачем враждовать с властью, которую предпочел — народ. Я правильно говорю, Роман Константинович?

— Целиком разделяю, Вера Никодимовна.

— А вы, Танюша?

— Да. Я тоже.

— Вот видите! Мы все согласны. И мы будем мирно жить. Каждый найдет себе место в новой жизни. Говорят, скоро будет прием в университет?

— Так решено, — подтвердил Воздвиженский.

— Замечательно.

— Набор будет с классовых позиции, я думаю.

— Я понимаю. Конечно, Юру сейчас не примут. Придется поискать другое приличное занятие. Пока. А потом наладится. Он же был совсем мальчик! Ему обязательно дадут возможность получить образование. Я уверена, они поймут, кто был врагом, а кто попал к белым по сложившимся обстоятельствам, случайно. А Танюшу примут. Тут не может быть и речи. Ведь ваш брат, Таня, влиятельный партиец?

Таня покачала головой.

— Не понимаю, душенька.

— Он вышел из партии.

— Как — вышел?

— Сам. Сейчас у них разногласия по поводу экономической политики. Максим не согласен.

— Странно. Неужели он против того, чтобы мы были сыты, одеты?

— Я не дружна с братом. Мы всегда по-разному понимали многие вещи. Он очень упрям.

— Как жаль! Я подозревала, что он максималист.

— Даже по имени.

— Очень жаль… Но не беда. Все равно вы из рабочей семьи. Вас должны принять.

— Кем вы собираетесь стать, Таня? — спросил Воздвиженский.

— Я всегда хотела быть учительницей.

— Вечная и благородная профессия, — сказала Вера Никодимовна.

— Да, это достойная цель, — согласился Роман Константинович. — Я надеюсь, вы сможете начать учебу еще в этом году.

— Очень хочется.

— Большевики уделяют огромное внимание народному образованию. Им нужна пролетарская интеллигенция. Это так понятно. Целиком одобряю ваш выбор, Танюша, — болтала, прихлебывая чай, Вера Никодимовна.

А Таня думала:

«Как легко они смирились с моим горем!»

В это время взвинченный Юрий подходил к дому. Радостный хмель уже прошел, а мысли все еще метались. Меньше всего ему хотелось сейчас видеть Таню. Что он скажет ей? Нужно что-то придумывать, лгать… Ему это никогда не удавалось.

«Ладно, — решил он про себя. — Утро вечера мудренее. Завтра прояснится голова, и я найду выход».

Он обогнул дом и увидел на веранде Таню.

— Юра! Вы посмотрите!. Вот и Юра. Как кстати. Мы ждем тебя, Юра! — воскликнула обрадованная Вера Никодимовна.

— Что случилось, мама?

— Ничего, Юрочка, ничего. Мы только говорили о вас с Таней, о вашем будущем.

«Очень вовремя!..»

— Здравствуйте, Роман Константинович. Здравствуй, Таня.

— Здравствуй, Юра. Ты немного бледен.

— Может быть.

— Откуда ты, Юра? Что с тобой?

— Я был на кладбище. Немного устал.

— Почему на кладбище? Зачем? Что тебя занесло?

Юрий пожал плечами.

— Стихи вспомнились:

Вспоминайте, мой друг, это кладбище дальнее,
Где душе вашей, больно-больной,
Вы найдете когда-нибудь место нейтральное
И последний астральный покой.

— Ах, как я не люблю декадентов!

— Что за минор, Юра? — спросил Воздвиженский.

— Минор? Ну, нет. Мы провожали в последний путь большевика, застреленного бандитом. Так что особенного повода огорчаться не было. Скорее, наоборот.

— Юра! — ахнула Вера Никодимовна. — Зачем ты так?

— Как? По-твоему, я должен быть в самом деле огорчен?

— Такие слова опасны. Мы только что говорили…

— Потом, мама, потом, — перебил Юрий.

— Подумайте! Он не хочет слушать.

— Я же сказал: я устал.

— Вера Никодимовна! — вмещалась Таня, — Юра действительно устал.

Говоря это, она искала его взгляд, но Юрий все время смотрел куда-то в сторону.

А Вера Никодимовна упорно продолжала:

— Юра! Мы решили, что Таня должна переехать к нам.

«Кажется, меня сегодня сведут с ума».

— Раз вы решили, я покоряюсь.

— Ты говоришь как-то странно.

— Он ведь с кладбища, Вера Никодимовна, — снова вступилась Таня.

Юрий принял помощь:

— Да, я с кладбища.

— Но зачем ты туда пошел? На эти похороны.

— Меня затащил приятель.

— У тебя есть приятели среди большевиков?

— Скорее, он нэпман. Возможно, ты помнишь его, мама. Это Андрей Шумов.

— Я не помню.

— Я помню Шумова, — сказала Таня.

— Да? — переспросил Юрий.

Слова Тани неприятно удивили его, но то, что она сказала дальше, было хуже, чем неприятность.

— Он жил недалеко от нас перед войной. На нашей улице мальчишки недолюбливали гимназистов. Я это сама испытала. А Максиму он почему-то нравился. Он заступался за Андрея. Ведь ты его Андреем назвал?

— Андреем.

— Максим старше. Его побаивались.

— Ваш брат защищал гимназиста? — спросила Вера Никодимовна. Вот бы не подумала!

— Они дружили… по-своему. Шумов был начитан. Он носил книги Максиму… Помню, они спорили, прав ли Симурден, приговоривший к смерти Говэна… Это все давно было. Я уже не помню, когда видела Шумова. Значит, он здесь?

— Здесь.

— И нэпман?

— Начинающий.