ОМУ

В ночь его смерти я сразу же после начала ночной вахты улегся спать, но проснулся от какого-то смутного кошмара и почувствовал на себе что-то холодное. Это была рука больного. Вечером он несколько раз клал ее на мою койку, и я ее осторожно убирал. Но теперь я вскочил и сбросил с себя его руку, она безжизненно упала, и мне стало ясно, что мой сосед умер.

Я разбудил товарищей. Труп сразу же завернули в обрывки одеял, на которых он лежал, и вынесли на палубу. Затем позвали старшего помощника, и начались приготовления к немедленным похоронам. Покойника положили на фор-люк и зашили в парусиновую койку, поместив в ногах вместо ядра чугунную баластину. После этого тело перенесли на шкафут и подняли на доску, положенную поперек фальшборта. Два человека поддерживали ее конец. Затем, торжественности ради, судно остановили, обстенив грот-марсель.

Старший помощник, находившийся в далеко не трезвом состоянии, пошатываясь, выступил теперь вперед и, держась за ванты, подал команду. Доска наклонилась, тело медленно заскользило вниз и с плеском упало в море. Несколько пузырей… вот и все, что мы увидели.

— Отдать брасы!

Грота-рей, сделав поворот, стал на свое место, и судно плавно двинулось вперед, между тем как тело, возможно, еще продолжало погружаться.

Мы бросили товарища акулам, но никто этого не подумал бы, потолкавшись среди матросов сразу же после похорон. Покойный при жизни был грубый необщительный человек, и его не любили; теперь, когда он умер, о нем почти не вспоминали. Разговор шел только о том, как распорядиться его сундуком, в котором, по предположениям, хранились деньги, так как он всегда был заперт. Кто-то вызвался взломать сундук и распределить содержимое — одежду и все остальное, — прежде чем капитан потребует его к себе.

Я и еще несколько человек старались отговорить товарищей от такого самоуправства, как вдруг донесшийся из кубрика крик заставил всех вздрогнуть. Там оставались лишь двое больных, не имевшие сил вскарабкаться на палубу. Мы сошли вниз и увидели, что один из них лежит на сундуке при смерти. Во время припадка он вывалился из койки и теперь был без сознания. Его глаза были открыты и устремлены в одну точку, он судорожно дышал. Матросы попятились от него. Доктор, взяв руку больного, несколько мгновений держал ее в своей, а затем, вдруг отпустив, воскликнул:

— Он скончался! — Тело немедленно вынесли по трапу.

Вскоре расстелили еще одну старую койку, и мертвого моряка зашили в нее, как и первого. Однако на этот раз матросы настаивали на дополнительном обряде и потребовали, чтобы принесли библию. Но не только библии, даже молитвенника ни у кого из нас не оказалось. Когда это выяснилось, португалец Антоне, уроженец островов Зеленого Мыса, вышел вперед, что-то пробормотал над телом своего земляка и пальцем начертил сверху на койке большой крест. Лишь после этого мертвец был отправлен в свой последний путь.

Эти два человека погибли от вошедшей в поговорку матросской невоздержанности, еще усилившейся по вполне понятным причинам; но оба они, если бы находились на берегу и подверглись надлежащему лечению, без всякого сомнения, поправились бы.

Вот какова судьба матроса! Он получает последний пинок, и больше до него никому нет дела.

Остаток этой ночи никто из нас не спал. Многие провели ее на палубе, пока окончательно не рассвело, рассказывая друг другу те таинственные морские истории, какие неизбежно должны были возникнуть в памяти в связи с происшедшим событием. Как ни мало верил я в подобные небылицы, слушая некоторые из них, я не мог оставаться спокойным. Сильней всего меня потряс рассказ плотника.

…Однажды на пути в Индию у них на борту появилась лихорадка, которая за несколько дней унесла половину экипажа. После этого матросы стали по ночам лазить на мачты только по двое. Когда приходилось брать рифы на марселях, у ноков реев появлялись призраки; а при поворотах на другой галс сверху слышались чьи-то голоса. Самого плотника, когда он в шторм взобрался вместе с другим матросом на грот-мачту, чтобы убрать брамсель, чуть не сбросила вниз чья-то невидимая рука; а его товарищ клялся, что его смазало по лицу мокрой парусиновой койкой.

Подобного рода истории выдавались за святую истину людьми, называвшими себя очевидцами.

Вероятно, не все знают, что среди невежественных моряков к уроженцам Финляндии, или финнам, относятся с особым суеверием. По той или иной причине, так и оставшейся для меня неясной, их считают наделенными даром ясновидения и способностью подвергать сверхъестественному мщению тех, кто их обижает. Поэтому они пользуются среди матросов большим влиянием. Мне в разное время пришлось плавать с несколькими финнами, и все они были людьми, которые легко могли произвести такое впечатление, во всяком случае на умы, склонные верить в потусторонние силы.