Ом Свасти

Я заказал еще бутылку и второй стакан. Пока мы не выпили, Крис не сказал больше ни слова. Зато я наговорил уйму. Из меня лило так, словно год копил слова. Сыворотка Леви подсказывала новые и новые выражения, облекая полу осознанное в ясное и простое. Наконец, выложил все и заткнулся.

– Ясно, – философски глубокомысленно оценил Крис. – Ты сам себя запутал. Будем распутывать. Наливай...

Как я заметил, этот пожилой мужик с нелепой бородкой, одетый в мятую одежду, худой и нескладный, терпеть не мог пустых рюмок.

Мы выпили, и я налил снова. Крис поднял стакан и принялся втолковывать, изредка помогая себе руками, умудряясь при этом не разлить ни капли.

– Тебя обидела женская игра, парень! Она просто играла, а ты, гордый сукин сын, решил, что над тобой издеваются. Я давно говорил – гордыня – грех! Они все играют нами. Им так положено. Я их так создал... Посмотри на себя. Ты умный, удачливый... – Крис щелкнул ногтем по планкам орденов на моей груди, – сильный, как слон. Мужчины правят этим миром. Та маленькая штучка, что скучает в штанах, дает тебе больше прав чем всем этим... Выпьем...

Он одним махом влил в себя жидкость, и я побоялся, что, совсем напившись Крис не сможет договорить до конца. Однако полстакана адского пойла не произвели заметных изменений в философе.

– Поставь себя на ее место, – поставив рюмку на стол, продолжал он, как ни в чем не бывало. – Каждый обладатель меж ножного шланга норовит заполучить ее в постель. Но ей-то нужен только один! Принц! Лучше всего на белом коне... Ты отвлекся!

Я сразу не понял и он тут же требовательно подвинул опустевший стакан.

– Игра – единственный способ их самозащиты. Ты, муж! Мужчина, яйценосец, можешь заломить ей руки и поиметь... Некоторым бабам это даже нравится, и ты можешь выиграть. Но если ты попробуешь играть в ее игру, и это получится – ты выиграешь обязательно... Пьем.

Я почувствовал внутренний восторг и легкое затемнение сознания. На всякий случай, решил сразу расплатиться с барменом и не прогадал. Когда Кристос начал рассказывать, что должна чувствовать и как себя вести Джана в эпоху партиархата, я еще слушал. Но вот модель матриархата в представлении доморощенного мыслителя уже не воспринимал. Только чистый голос, наполненный бесконечной мудростью и состраданием, каким-то образом проник в угасающее сознание:

– Мир тебе, сын мой! Да будет с тобой любовь!

Впрочем, это, скорее всего, был уже сон.

Очнулся я глубокой ночью на жесткой металлической скамье в полицейском участке прямо напротив дежурного сержанта.

– Привет, – неприветливо сказал я и перевел свое тело из лежачего положения в сидячее. Только, оказывается, в полицейских участках на уровне пояса стоячего человека находится слой боли. И я туда по неведению врезался башкой. Даже в глазах потемнело.

Сержант терпеливо дождался, пока я закончу стонать, принес пластиковый стаканчик чуть теплого кофе с таблеткой и поинтересовался:

– Отправить тебя в военную комендатуру или в городе есть родственники?

– Знакомые..., – попробовал улыбнуться я. – Только не знаю, как с ними связаться.

– Достаточно имени, – успокоил меня коп.

– Джана Джехроуд, – сказали губы, и я удивился. Думал-то я об Игоре Танкелевиче.

Сержант вернулся за конторку и лихо застучал там по клавишам компьютера. Через минуту уже говорил с кем-то по телекому.

– О'Кей, лейтенант, – мягко сказал он, подошел и сел рядом. – Она сейчас за тобой приедет.

Я не верил своим ушам, но спорить с добрым фараоном не стал. Тем более что сержанта, почти уже старика, интересовал совсем другой вопрос.

– Был на фронте?

– Таиланд, Африка, Алтай...

– Там страшно?

– Да. Там убивают... Но это еще ничего. Хуже всего, когда тебя сильно ранят. Вот это страшно. Инвалиды никому не нужны... Она сама сказала, что приедет?

– Юная леди? Да, она сама... У меня сына в армию забрали...

– Дай ему Бог удачи... Она сразу согласилась приехать?

– Сразу. Я сказал, что она единственный человек в городе, кто тебя знает и может отсюда забрать. Она сказала, что уже едет... Как ты думаешь, мы победим?

– Вряд ли. Напиши мне имя твоего сына. Я попробую вытащить его из армии. Надеюсь, он не доброволец?

Сержант недоверчиво хмыкнул, но потом мысль «чем черт не шутит» появилась у него на лбу, и ушел за бумагой.

Джана появилась в полицейском участке не менее эффектно, чем я на вечеринке ее отца. Сначала сквозь пинком распахнутые двери ввалилась пара закованных в бронированные латы киберов, потом прошла череда ошарашенных арестованных со скованными руками. За ворами шествовал десяток, увешанных амуницией полицейских, воняющих потом и громыхающих оружием. А Джана, словно добросовестный пастух, замыкала это карнавальное стадо. Хрупкая и утонченная, она вызвала усиленное сердцебиение. Я боялся, что дежурный сержант попросту не правильно ее понял, и она пришла, чтобы снова посмеяться надо мной.

– С тобой хорошо тут обращались, милый? – едва отыскав меня глазами, прямо от порога ласково проговорила она. И потом, грозно глянув на сержанта, принесшего листок с именем сына, задала этот вопрос уже совсем другим тоном.