Оловянное царство

– Я просто убью тебя, как собаку… Вставай, ты! – тот пнул узурпатора в челюсть.

– Брат!

– Потерпишь… Сперва я зарежу выскочку.

– Утер! – рявкнул Амброзий на сколько хватало сил. – Это приказ!

За все эти годы он ни разу не приказывал брату. Теперь это право ушло безвозвратно, но Утер остановился. Он стоял рядом и тяжело дышал.

– Тебя обманули, как ребенка! – Утер не отводил лезвия меча от шеи Вортигерна, лежавшего в луже. – Может позволишь мне все сделать правильно, а, умный брат? – он дернул рукой, и из небольшого пореза хлынула кровь. – Здесь и без того развелось слишком много собак…

– Утер, это сделал не он!

Слишком много злости. На Вортигерна, на тупоголового брата, на раздробленную руку, на собственные надежды.

«Да, такому, как мне, стоит оставаться калекой.»

 Центурион захохотал, брат удивленно смотрел на него, пока того колотила истерика.

– Это не он, – глухо повторил Амброзий, когда смех улегся в груди. – Не он… Мы нашли шахту, там случился обвал, Вортигерн меня вытащил. Вот и все.

«Вот и все.» Он повторил слова своего нового императора. Вот и все – сухой список слов, в этом мире нет ничего действительно важного. Это был Рим настоящий.

Вортигерн встал, Утер не сводил с него глаз.

– Может, все же убьем его? Будет меньше проблем.

– Проблем будет больше, – брат никогда не блистал умом. Амброзий попробовал сесть, это ему удалось. О руке он старался не думать. – Как ты нашел нас?

Утер пожал плечами.

– Я знал, что ты пошел в лагерь ублюдка. Оттуда было несложно пойти по следу. Ты сможешь ехать?

– С твоей помощью – да.

На коне сидеть прямо он не смог, пришлось упасть лицом в лошадиную гриву. Брат примотал его парой ремней, и потуже затянул жгут на искореженной кисти.

– Амброзий!

Голос Вортигерна долетел до его слуха, но центурион уже не мог поднять голову. Боль и потеря крови напомнили о себе, он слышал узурпатора поверх тяжелого сна.

– Жду вас в Повисе через неделю. Мои люди уходят завтра.

Повис погребен под слоем земли в оловянной шахте.

– Я и мой брат едем к стене, собака, прочь с дороги, – Утер взял коня Амброзия под уздцы. – Отойди, или обещаю тебе, я распорю тебе глотку.

– Слишком храбрый вояка… – вкрадчиво проговорил солдат-император. – Сейчас я отойду, но поверь – нам будет о чем перемолвиться словом.

Больше Амброзий не слышал ни звука кроме мерного стука копыт, шума дождя и тяжелого дыхания брата. Темнота цвета касситерита наползала на его сознание с затылка и утекала через глазницы. Они выехали на проложенную дорогу.

– Утер, – проговорил он, прежде чем провалиться в оловянную тьму. – Когда мы вернемся, ты отрубишь мне руку?

– Конечно, – раздалось после молчания. – Я же твой брат.

Разбойники с юга

Мир мчался вперед, как заражённая бешенством старая лошадь. Весь в мыле, дорожной пыли и пене, он оставался на месте, перебирая копытами все ту же старую грязь. Прошло девять лет. Девять стремительных лет, несколько лун, и в волосах Амброзия появилось три седых волоса. Ушедшая юность его не волновала при Риме, остатки молодости не беспокоили во время междуцарствия и беспорядка. Когда приходит весна, думаешь лишь о размытых дорогах.

Девять лет.

Ровно столько они с Утером живут на стене Адриана, опять в приграничье, опять будто бы в позабытом Риме, который никуда не ушел – но это иллюзия. Несколько десятков солдат-оборванцев, разграбленная оружейная, пустые амбары – ради этого брат сюда рвался. У Амброзия же отныне выбора не было. Это было ново – по первости многое стало в новинку – и обрубленная рука, и то, что теперь ему приходится слушаться брата.

Амброзий поправил кожаный наруч на правой культе. Болото затянуло его безвозвратно, и не было ничего паршивей холодной весны.

Он как мог запахнул теплый плащ на меху. Левая рука за эти годы сослужила ему добрую службу, последние три года слово "калека" не звучало на улицах. Последние два – в его голове.

– Доложи моему брату, что по дороге видны три повозки.

Солдат лениво кивнул.