Оливия и Смерть

– Ужасно! – вскричал он. – Вот так гибнут все гениальные замыслы! Это не Оливия, это какая-то тряпичная кукла. А Бертрам? Я потратил неделю, уламывая этого бездельника Тео – ради чего, спрашивается? Ради того, чтобы он выполз на сцену и изобразил блеяние умирающего от голода барана? Видит Бог, Патрик, я готов бросить всю эту затею!

– Даже и не думай, – отозвался поэт как можно беспечнее. Он поднялся на сцену и встал рядом с приунывшей Магдой.

– Я хочу представить вам всем моего друга, – сказал он, жестом указывая на высокую тонкую фигуру, неторопливо шествующую по проходу между кресел. – Его зовут Пабло Мендоза, он будет тихо сидеть в третьем ряду и никому не помешает.

Патрик выразительно посмотрел на своего спутника. Тот изобразил лёгкий поклон, одновременно ухитрившись пожать плечами, и устроился в одном из кресел. Гунтер со вздохом дал знак продолжать репетицию.

Дирижёр постучал палочкой по пюпитру, расслабившиеся было музыканты завозились на своих местах, поудобнее пристраивая инструменты. Прозвучали последние такты прелюдии, сразу за которой шла ария Оливии. Магда на сцене приняла позу, которая, в её понимании, приличествовала юной девушке, и запела:

– В саду Господнем роз не счесть,

Блистающих красой,

И лилий царственных венцы

Освящены росой.

Я, как Господень сад, чиста

Среди родных лугов,

Ещё не ведали уста

Мои любовных слов.

Тонкие руки Магды поднялись в неловком жесте и тут же безжизненно упали. Патрик обнаружил, что тоже смотрит на неё с жалостью, которая за последние две недели стала уже почти привычной. То, что раньше пробуждало в нём боль от невозможности воплотить свой замысел так, как он желал, теперь вызывало лишь тупую апатию. Он не знал других женщин, которые бы больше подходили на эту роль, и не знал средства разорвать невидимые путы, мешавшие Магде. На лице Гунтера, стоявшего поодаль, застыло похожее страдальческое выражение. Расстроенный Тео нервно зевал.

Магда оборвала арию на полуслове, музыка звучала ещё с минуту, постепенно сходя на нет.

– Я не могу, – всхлипнула певица. Пасторальные декорации позади неё придавали каждому её жесту и каждой интонации подчёркнутую театральность. – Мне кажется, я теряюсь на этой огромной сцене. Мне кажется, что каждая нота моего голоса фальшива, а жесты неестественны. Как будто я – забытая кем-то на полу марионетка…

– И хотел бы утешить тебя, да нечем, – сварливо отозвался Лоффт. – В этой сцене кордебалет не предусмотрен. Ты здесь одна, это твой разговор с собой и с окружающей натурой. Вкладывай в него что хочешь, но если публика заснёт на этом месте, тебе вряд ли удастся блеснуть в финале.

– Не ворчите на неё, Гунтер, – вступился Тео. – Вы думаете, легко оказаться на сцене в одиночестве после того, как ты столько лет кому-то подпевал?

– Я ничего не думаю, – угрюмо ответил музыкант. – Вернее, единственное, что я думаю – это то, что вам обоим выпал счастливый случай показать себя, и вы его благополучно провалили.

– Дай Магде отдохнуть, несчастный брюзга! – вмешался Патрик, видя, что музыкант вот-вот вспыхнет, и зная, чем это грозит едва рождающейся опере. – И потом, разве обязательно начинать с самой первой сцены? Пусть пока поработают Тео и… Ты так никого и не присмотрел на роль Смерти?

Гунтер, начавший было успокаиваться, вновь ощетинился.

– Ну, знаешь ли, с теми требованиями, которые ты мне выдвинул, мы можем искать ещё долгие годы! Все здешние басы уже разобраны, они предпочитают работать с более известными постановщиками. Я, конечно, могу поискать и по кабакам, но будь готов к тому, что нас после первых же тактов вытолкают взашей.

Патрик махнул рукой, прерывая его:

– Бог с ним! Пусть поработают Тео и хор на площади. Магда, милочка, посиди со мной, успокойся!

Сникшая Магда в белом платье спустилась в зал, а на сцену поднялся её муж в сопровождении нескольких актёров помельче рангом, изображавших горожан. Дирижёр не стал дожидаться, пока Лоффт подаст знак начинать, оркестр заиграл лирическую песню, и Тео неожиданно бодро начал свою партию:

– О город виноградных лоз,

Струящихся с колонн седых!

Приют красоток молодых,

И родина пьянящих роз!

Сладка мне память детских лет,

И каждый камень мне знаком.

Здесь родина, здесь отчий дом,

Прекрасней мест на свете нет.

Невысокий и коренастый, с хитроватым лицом крестьянина, Тео обладал на удивление чистым и звучным тенором и владел им мастерски. Он был актёром от Бога, театр был его жизнью с семнадцати лет, когда он впервые появился на этой сцене в роли Керубино. Даже то, что сегодня Тео был не в духе, расстроенный неудачей жены, не могло заставить его сфальшивить или выйти из образа весёлого повесы, вернувшегося домой после долгих странствий.

Несколько поспешно и деревянно вступил один из "горожан", обращаясь к другому:

– Кто этот юноша? Его не знаю я.

Должно быть, он с товаром прибыл к нам.

А может, снова рекрутский набор?

Гунтер с разгладившимся лицом слушал, как его музыка обретает плоть. Магда опустилась в кресло рядом с Патриком, поэт ободряюще потрепал женщину по руке, чувствуя на её коже влажность слёз.