– Я не хочу доводить дело до суда, – промолвил он. – Я обещал епископу запретить оперу, и я исполнил обещание. Мне не нужно судебного процесса такого толка, это удар и по моему имени, и по репутации моей страны. Портить отношения с Римом не входит в мои планы. К тому же, епископ не одинок. Были и другие… претензии.
Патрик вскинул голову.
– Эрнестина?
– Кто это? – искренне изумился Оттон. – А! Примадонна Либенгольда… Не смеши меня. У неё, конечно, роман с моим канцлером, но Триммер – умный человек, за это я его и держу. Я не желаю называть имён: здесь замешаны очень влиятельные люди, на которых держится покой в этом герцогстве. Они заявляют, что ваша опера является оскорблением для боголюбивых и законопослушных граждан, что в ней есть непристойные сцены и чересчур игривые песни. Выбирая между тобой и порядком, я выберу порядок. Я уже его выбрал. Опера запрещена.
Поэт молчал. Возражения казались бесполезными. Глядя на его растерянное лицо, герцог смягчился.
– Время не стоит на месте, Патрик. Епископ стар, настроения вельмож непостоянны. Пройдёт год-два, всё может измениться. Ваше творение уже существует, его видели. Речи о публичном сожжении нот и твоих стихов, слава Богу, пока не идёт. Надейся на лучшее. Я не допущу, чтобы тебя и твоих друзей отдали под суд.
– Вы великодушны, мой господин.
Аудиенция подошла к концу. Патрик поцеловал протянутую руку и вышел. Перед глазами его стлался туман, и только дойдя до ворот, он обратил внимание на странные взгляды, которыми его провожали встречные. Все уже знали.
Он подумал о том, чтобы уехать. Бросить всё, отказаться от герцогского жалования, от подарков и знаков благосклонности. Уехать назад за море, где льётся настоящая кровь и бурлят настоящие страсти, – туда, куда по ночам его порой звал голос давно умершей матери. Туда, где дёрн на могилах предков вытоптан конницей неприятельских драгун…
Но он знал, что для него всё это – прошлое. Только прошлое, горькое, словно дым сожжённых писем, больное и жаркое, словно горячечный бред. Прошлое, которое прошло.
Он вспомнил лицо Оливии, потом лицо Магды, и тот миг, когда Смерть впервые выступила из-за кулис и запела голосом Пабло. Он знал, что не может уехать, и опустил взгляд, чтобы не видеть неба – синего, как небо над родиной. Синего, как глаза Оливии Адвахен.
Жизнь уже подбросила ему какое-то обещание. Даже в минуту полной опустошённости он знал, что ничто не кончено и не потеряно. Это было дано ему, как мгновенное непрошенное прозрение, как грёза о будущем. Он остался из-за женщины, которой почти не знал, которая была безумно далека от его хрупкого белокурого идеала и которой он не мог обладать, как нельзя обладать призраком или музой.
Но вот странно – видения о родине редко посещали его с тех пор.
Когда стихотворец наконец добрался до своих ворот, стояла уже глубокая ночь. Окна его дома тускло и слепо поблёскивали, лишь в спальне за бесстрастными стёклами мерцало тёплое малиновое сияние – Даймон в ожидании хозяина топил камин, – да в нижнем этаже у чёрного хода два окна были освещены. Патрик мимоходом глянул на дом напротив: у тамошнего хозяина была обширная конюшня, где поэт за умеренную плату держал трёх лошадей, на которых частенько катался верхом, и коляску, которой пользовался редко. Вовсе ни к чему будить соседа сейчас. Хорошо, что одного жеребца по кличке Громовержец Даймон пристроил на несколько дней у себя в сарае: тот слишком налегал на стенку своего денника, норовя сломать её и прорваться к соседским кобылам. Но сможет ли старик скакать без седла?
Патрик вздохнул. Он стал совсем городским жителем и слишком давно не нюхал пороху: былая сноровка и предусмотрительность то и дело ему изменяли. Он позвонил в переднюю дверь. Не прошло и минуты, как за ней послышались чуть шаркающие, но всё ещё стремительные шаги.
– Господин?
– Это я, старина.
Дверь отворилась, свет лампы на секунду ослепил поэта.
– Простите, хозяин. Тут до вас приходил какой-то человек, стучался… Я не впустил его.
– Кто такой? – Патрик почувствовал страх, представив, что это мог быть лакей от Мариэнеля. – Посыльный?
– Нет. С виду не из слуг, но я его прежде у вас не видал. Он говорил, что у него есть к вам дело, только какие такие дела за полночь…
Патрик нахмурился было, но тут же стёр с лица недовольство, заметив, как забеспокоился старый слуга.
– Хорошо, Даймон. Если он явится снова, не гони его: может, мне действительно лучше с ним поговорить. А сейчас вот что – принеси подогретого вина.
– Хорошо, господин. Не желаете ли поужинать?
– Нет, спасибо, я сыт. Я ел во дворце.
Старик пристроил пальто и шляпу стихоплёта на вешалку и заспешил в кухню.