Олимпио, или Жизнь Виктора Гюго

Жесток удар судьбы. Немыслим горя гнет.
Но он и эту боль без трепета снесет[198].

2. Чья вина?

И гибли корабли и шли ко дну
Я с ними погружался в глубину,
Их боль для сердца моего
Была нужней, чем ваше торжество.

Виктор Гюго

Траурный поезд прибыл в Париж в разгар восстания. Коммуна взяла власть в свои руки. Революционеры и патриоты объединились, исполненные гнева против условий мирного договора и против Национального собрания. Распространялись различные слухи; на Монмартре происходили стычки; расстреляли двух генералов. У Орлеанского вокзала толпа ожидала Виктора Гюго и гроб с прахом его сына. Отец в трауре принял своих друзей в кабинете начальника вокзала. Он сказал Гонкуру: «Вас постигло несчастье, меня тоже… Но со мной не так, как с другими: два страшных удара в течение жизни». Началось траурное шествие. Пестрая толпа, несколько писателей, Франсуа-Виктор рядом с отцом и вооруженный народ. «Седая голова идущего за гробом Гюго, в откинутом капюшоне, поднималась над этой пестрой массой, напоминая голову воинственного монаха времен Лиги…» С площади Бастилии процессию сопровождал сам собою возникший почетный эскорт с опущенными ружьями. На протяжении всего пути до кладбища Пер-Лашез батальоны Национальной гвардии брали на караул и салютовали знамени. Барабанщики выбивали траурную дробь, играли горнисты. Из-за воздвигнутых в городе баррикад кортежу приходилось двигаться в обход.

На кладбище говорил Вакери. На гроб стали бросать цветы. Так как гроб не проходил в двери склепа, необходимо было подточить камень. Это тянулось довольно долго. Гюго, задумавшись, смотрел на могилу своего отца, которую он не видел со времен изгнания, смотрел на гроб старшего, сына и на то место, которое ему самому предстояло вскоре занять. Стихи возникли в его уме.

Рокочет барабан, склоняются знамена,
И от Бастилии до сумрачного склона
Того холма, где спят прошедшие века
Под кипарисами, шумящими слегка,
Стоит, в печальное раздумье погруженный,
Двумя шпалерами народ вооруженный.

Меж ними движутся отец и мертвый сын.
Был смел, прекрасен, бодр еще вчера один;
Другой — старик; ему стесняет грудь рыданье;
И легионы салютуют им в молчанье…[199]

Перед тем как гроб был опущен в могилу, Гюго стал на колени и поцеловал его. Он всегда придерживался этого ритуала. Когда он уходил, его окружила толпа. Незнакомые люди пожимали ему руку. «Как любит меня этот народ, и как я люблю его!»

Тотчас же вместе с Жюльеттой, Алисой и детьми он уехал в Брюссель, где Шарль жил со времени своей женитьбы, — нужно было уладить дело с наследством, обремененным долгами. Некоторые осуждали Гюго, говорили, что он просто воспользовался удобным предлогом, чтобы уехать, вместо того чтобы занять определенную политическую позицию. Однако ему действительно необходимо было находиться в это время в Бельгии. Алиса и Шарль привыкли ездить на курорт в Спа, пристрастились там к игре и, проигравшись «дотла», задолжали большую сумму.

Записная книжка Гюго, 8 апреля 1871 года:

«Алиса и внуки позавтракали… Затем мы вместе с Виктором направились к нотариусу Ван Хальтену. Он сообщил нам весь счет долгов семьи. Долги, объявленные в Брюсселе, составляют больше 30 000 франков… К 30 000 франков этих долгов (Алисы и Шарля вместе) следует прибавить 41 125 франков долга по газете „Раппель“ и 8000 франков по распискам доктору Эмилю Аликсу. Кроме того — расходы, связанные с похоронами в Париже и оплатой нотариуса в Брюсселе…»

9 апреля 1871 года:

«Я предупредил Виктора, что Алиса должна вернуть неоплаченную шаль (шаль с золотыми пальмовыми ветками стоимостью 1000 франков) и что я ни в коем случае не заплачу за нее, не желая, чтоб эта сумма была отнята у двух малолетних детей…»