Трагические воспоминания Мари Мерсье побудили его написать замечательные стихотворения, мрачные и благородные, в которых с песней на устах, с гордым презрением молодые девушки идут умирать за свободу. Он неустанно повторял, что те, кого убивают, – это его братья, что он защищает сраженных, против которых боролся в пору их могущества, что жизненные конфликты разрешаются любовью, а не оружием.
Он сделал для себя выбор между соображениями «государственной пользы», угодливой, как публичная женщина, и милосердием. Разве в этой «пользе» была хоть крупица истинной пользы? Служила ли она государственным интересам? Чтобы высмеять эти интересы, он воспользовался интонацией «Возмездия», его жестокой иронией:
То были два необычайно плодовитых месяца. Победа над молодой женщиной подхлестывала его поэтический дар. Попадались на его пути и другие приключения, и он мимоходом срывал поцелуи. В конце своего пребывания в этом краю он направился в Тионвиль посмотреть на город, который когда-то защищал и прославил его отец, затем он остановился на некоторое время в Алтвизе, где встретил Мари Мерсье, устроившуюся (с его помощью) работать модисткой. Записные книжки Гюго пестрят заметками о триумфах.
Испанский язык в этих записях должен был охранять любовные тайны от пытливой ревности Жюльетты.
Первого октября он прибыл в Париж. Каков будет прием? В Обществе драматических писателей Ксавье де Монтепен потребовал его исключения как защитника секты убийц. Ксавье де Монтепен был автором романов, печатавшихся в газетах с продолжением, и мелодрам, ему принадлежит знаменательный афоризм: «Свобода совести – понятие, лишенное смысла».
Возвращение было довольно драматичным. Совершая вместе с Жюльеттой прогулку в экипаже, он увидел разрушенные дворец Тюильри и Ратушу. Его просили вступиться за Рошфора. Без особой надежды он попросил свидания у Тьера: «Теперь я ничто». В Версаль он поехал поездом. В вагоне какой-то мужчина в модных желтых перчатках, узнав Гюго, бросал на него яростные взгляды. В префектуре его провели в салон, обитый шелком малинового цвета. Вошел Тьер. Прием оказался более сердечным, чем ожидал Гюго. «Между нами существует расхождение во взглядах, – сказал Гюго, – которое сознаем и вы и я, но в вопросах совести мы можем сойтись».
Было условлено, что Рошфора не отправят в ссылку, что ему будут беспрепятственно давать свидания с детьми и разрешат писать. Гюго настаивал на амнистии и требовал, чтобы больше не было слепого подчинения военным. Тьер признался в своем бессилии: «Я весьма ничтожный диктатор в черном сюртуке… Я, так же как и вы, побежденный, носящий маску победителя; на меня сыплется град проклятий, так же как и на вас…» На обратном пути какая-то молодая женщина, находившаяся в вагоне, показывая мужу заметку в газете, сказала:
– Виктор Гюго – герой.
– Тише, – шепнул муж, – он ведь здесь.
Она взяла со скамейки шляпу поэта и коснулась губами траурной ленты. Затем она сказала:
– Вы много выстрадали, сударь! Продолжайте защищать побежденных.
Он поцеловал ей руку.