Олимпийский диск

Плетрион представлял собой квадрат со сторонами в сто ступней длины, огороженный стеной, в которой имелось много ниш для скамей и статуй. Изваяния Геракла, Гермеса, Аполлона, патронов молодых атлетов, улыбались в камне, выбитом древним искусством ваятелей. На стенах виднелось множество надписей, частью уже стершихся и выцветших. Те, что здесь некогда тренировались, выцарапывали чем-то острым свои имена, с названием родной страны, нередко с добавлением какой-нибудь шутки, всегда с указанием вида состязаний. Встречались старинные, уже ставшие легендарными имена, и трудно было поверить, что можно коснуться места, где покоилась рука громадного Лигдамида, Полиместра, который на поле догнал самого зайца, прославленного на века кротонца Милона.

То была наиболее старая часть гимнасия, самая давняя спортивная площадка, помнящая времена первых Олимпиад. Трогательная ветхость этого поля славы открывала мир маленький, мелкий, покоящийся под тесным небосводом, не выходившим за пределы Элиды. Весь этот пятачок земли казался почетным обломком, священной реликвией, начиная от трещин в стене, которые никогда не заделывались, и кончая сероватым песком, будто присыпанным пеплом столетий.

Все двигались робко, обходили стену, останавливались перед статуями, читали надписи. Сотион вывертывал шею, стремясь собрать воедино буквы, которыми увековечил себя Хион из Спарты. Буквы шли справа налево, наискось подталкивая друг друга все ниже и ниже, так что ему пришлось присесть, чтобы разобрать конец надписи. Но она обрывалась на потрескавшейся стене, из которой в этом месте пробивался пучок травы.

Пока они не знали, чем им следует заняться. Для нескольких десятков атлетов в столь разных видах спорта сто квадратных ступней не на многое могли сгодиться. У борцов, панкратиастов и кулачных бойцов возникли кое-какие планы, но они быстро были отвергнуты. Ефармост протянул руку за песком, а схватил увесистый комок.

- Совсем слежался, - констатировал он.

Тела, привыкшие к постоянному движению, ослабевали в вынужденном бездействии.

- Сядем, - несколько неуверенно, как бы прикидывая, не противоречит ли это традиции данного места, произнес Сотион.

Он избрал скамью, задвинутую в глубокую нишу. Здесь была отличная, почти абсолютная тень, платан, росший за стеной, склонял в эту сторону несколько своих раскидистых ветвей. Постепенно все сосредоточились здесь и, сидя, лежа и стоя, образовывали беспорядочную группу, неподвижную, сонную, скучающую.

Сотион из своего укрытия глядит на песчаную площадку, залитую мерцающим маревом, и ни с того ни с сего спрашивает:

- Интересно, Гелиос держит свой диск в руке или он висит за его спиной?

- В левой руке, - отвечает Герен.

- Он держит не диск, - возражает Скамандр, - а колесо.

- Колесо повозки? Значит, он едет на одном колесе?

- Нет! Просто второе с этой стороны не видно.

- Он отправляется в путь из Эфиопии, где у него золотой дом.

- Не дом. а пещера. Хрустальная пещера, - поправляет Герен.

- Вечером он купается в океане у Гесперид.

- Л возвращается когда?

- Ночью переплывает океан с запада на восток.

Агесидам закрывает глаза, как ребенок, который, дослушав сказку до конца, готов заснуть. Но он еще борется со сном:

- На корабле?

- Нет, в золотом челноке.

Минуту спустя Ерготель добавляет:

- Когда я плыл из Гимеры, на корабле оказался человек, который об этих вещах говорил по-другому.

- Сын Филанора, - вступает в разговор Телесикрат. - Кто же это был?

- Не знаю. Мудрый человек, по-моему. Он возвращался откуда-то с побережья, из Кротона или Метапонта. Говорил... - Ерготель, полный сомнений, понижает голос: - Как он утверждает, Гелиос не разъезжает по небу. Как и другие боги, говорит он, Гелиос не делает ничего, живет в свое удовольствие, не изматывая себя непосильным трудом. Зато мы находимся в постоянном движении.

- Кто это: мы? - слышится шепот нескольких человек.

- Мы - значит земля. Земля, Солнце, Луна и все звезды вращаются, бегут, не переставая.

- Земля бежит? - изумляется Патайк.

Грил, который тоже ничего не понимает, считает, что уровень непонимания беотийца несравнимо ниже:

- Не беспокойся, от тебя она не сбежит.

- Тот человек сумел это объяснить, - продолжает Ерготель. - Рождаешься в вечном движении, говорил он, и умираешь, не замечая его. И еще как-то по-другому, только я забыл. Он называл это танцем. Словно бы все небесные тела взялись за руки и кружились вокруг алтаря. Алтарем служит огонь, чудовищный жар которого мы не ощущаем. От него распространяется свет и тепло и жизнь по земле, по солнцу и всем звездам.