Олимпийский диск

Так было воспринято поражение Патайка, Эфармоста, Евримена. Герен же удивил и поразил зрителей. Великан, покрытый густым черным волосом, напоминал мифическое существо, одного из тех лесных людей, стерегущих стада богов, с которыми сражался Геракл. У него не было достойного противника. Его победа была неизбежна и казалась незаслуженной, как разрушение, вызванное силой стихий.

Этот день был насыщен неожиданностями! На арену выходят кулачные бойцы. Жеребьевка, определяющая пары, отодвигает Евтима на самый конец, словно бы по принципу: хорош тот хозяин, который после легкого вина подает бочонок крепкого и выдержанного напитка.

Филон и Меналк стоят друг против друга, как по обе стороны ткацкого станка, и прядут воздух легкими движениями всевозможных уловок. Вводят в заблуждение взглядом, направленным совсем не туда, куда нацелен очередной удар, вытянутыми руками они ощупывают воздух, как слепые. Их резвые ноги выделывают прыжки, словно в танце. Сжатые кулаки наносят удары впустую.

Голова, глаза, нос, челюсть, уши - важнейшие части человеческого организма изъяты из-под охраны закона, зато он защищает шею, грудь и все тело. Мнимо жестокий, олимпийский закон превращает борьбу в драматическое состязание ловкости. Цель, предназначенная для ударов, настолько мала и так легко защитима, что тысячи приемов не позволяют достичь ее.

Зрители распаляются. Через минуту их охватывает необузданная страсть, пара борцов в сравнении с ними кажется образцом спокойствия.

Здесь мы немного задержимся.

Игры начались на рассвете, а сейчас полдень.

Целых восемь часов, согласно нашей единице времени, продолжается этот возбуждающий и бурный спектакль. Перерывы отсутствуют, кроме тех, к которым вынуждает обряд: представление атлетов, совещания судей, возложение венков. Никто не покидает своих мест.

Зрители, эти удивительные люди, позабыли о голоде, иногда лишь отхлебнут глоток воды опаленными губами, они переносят жару легко, словно их овевают веера из страусовых перьев, они уподобились странному виду насекомых-однодневок, вся жизнь которых сосредоточилась во взгляде, в единственной функции - смотреть и ощущать. Ненасытные, они с одинаковым азартом приветствуют каждую пару атлетов, их души словно сжимаются от ударов борющихся, они испили не один час августовского полдня, который так и не сумел обжечь им горла. Эти глотки все еще достаточно крепки и звонки, когда Евтим, сын Астикла, получает венок за кулачный бой.

Без всякого перерыва следует панкратий, синтез бокса и борьбы, в котором все дозволено, оправдана даже смерть, хотя до такого никогда еще не доходило, ибо два великолепных, натренированных и искусных тела нейтрализуют друг друга, как два разноименных заряда электрического тока.

Герольд объявляет встречу Феагена с Тасоса с афинянином Каллием. Оба входят в огороженное место, где алейпты поджидают их с водой, маслом, губкой и полотенцем. Тридцать две тысячи зрителей пожирают глазами каждый их жест, все заурядные обряды мытья, натирания - можно подумать, что это толпа святош в громадном нефе храма наблюдает, как дьяконы обряжают епископов в торжественные одежды.

Феаген первым ступает на песок. От плотных икр до твердого, круглого черепа он - само олицетворение принципа утилитарности. Ни одна крупица материала не ускользнула за пределы сурового костяка силы и сопротивления. Он поднимает кулак, и все чувствуют: ни один удар не будет потрачен впустую.

Мы поглядываем на наши неспокойные, вечно торопящиеся часы, на это наше болезненное время, раздробленное на жалкие осколки, - скоро три часа дня. Кто первый упадет в обморок? Где же та легендарная кончина философа Фалеса, который умер сто лет назад в Олимпии от солнечного удара? Кому теперь из стариков грозит она? Но вот самый древний из них, Дамарет из Гереи, он выходит из тени одной из сокровищниц, чтобы с более близкого расстояния наблюдать за вооруженным бегом, который должен начаться. Этот бег он считает чуть ли не своим кровным делом, лет сорок назад он стоял у его истоков. Он заслоняет глаза рукой, словно стремясь опознать среди сверкающих бронзовых доспехов, которые приносят служители, шлем, щит и наколенники - свое памятное снаряжение победы. Но шлемы и щиты неотличимо похожи, а наколенников и вовсе не видать. Они отсутствуют, все восемь бегунов выходят на старт только в шлемах и со щитами на левом плече.

- Теперь так бегают, отец, - говорит Феопомп, его сын. - Капр упразднил наколенники.

Дамарет фыркает, будто подавившись слишком легким воздухом новой эпохи:

- О, тут, наверное, происки этого Астила!

Не он один недоволен Астилом. Двести кротонцев буквально воют от злобы. Человек, который в трех Олимпийских играх принес своему городу Кротону шесть оливковых венков, отрекся от родины и бежит теперь как представитель Сиракуз. Бежит чертовски красиво, бежит к финишу, который и в седьмой раз послушен ему, как пес. Грил приходит вторым, Телесикрат третьим. Среди тридцати тысяч голосов возмущенный крик кротонцев неразличим, как шелест. Но сидящие ближе к ним слышат отчетливо:

- Предатель!