Олимпиец

Я обещал прийти в воскресенье, потренироваться с ним. К этому времени мы прошли весь парк, вышли к мосту через Серпантин и, разговаривая, смотрели на воду, в которой отражались нависшие над ней ветви плакучих ив. Потом повернули назад к Уголку Ораторов. Когда он ушёл, я почувствовал себя как–то странно — меня никогда не заносило в эту часть Лондона, но с Сэмом забываешь, где ты. Когда мы прощались, он придержал мою руку, посмотрел на меня, как укротитель — прямо в глаза, — и сказал: «Я сделаю из тебя великого милевика, если захочешь». И ушёл, оставив меня стоять с раскрытым ртом.

Домой я не то что бежал — летел на крыльях. Всю ночь не мог заснуть: выигрывал забеги, получал медали, слышал из темноты его голос. Спал, наверное, не больше часа.

Мы встретились у пруда; я опоздал на несколько минут, вижу — он на велосипеде; никак я этого не ожидал, думал, мы побежим вместе. Кроме нас никого не было. В смысле никаких других его учеников. Я здесь, в лесопарке Хампстед — Хит, никогда не был, и мне тут понравилось, хотя ближе к вечеру мне уже было не до всех этих красот. Пока же светило солнце, всё было свежим, ярко–зелёным: трава, деревья, даже сорняки. И вовсе не плоским, как в парках, а волнистым — ямки и кочки, бугры и кусты, всё такое сочное и пышное, как в деревне. Я подумал: может, он живёт где–то рядом? Вопрос о своём жилье он обходил молчанием; бог его знает, может, он живёт в палатке или фургоне.

Мы двинулись по дороге, он на своём велике, а когда оказались на другой стороне лесопарка, он вынул из кармана секундомер: «Вот твой враг. Вот зверь, которого ты должен победить». У него для меня был маршрут, он сам его выбрал — вдоль дорожек, чтобы он мог ехать рядом. Он сказал: «Посмотрим, как у тебя с выносливостью; когда мы это выясним, разработаем план твоих тренировок. Требования к каждому спортсмену разные, и дело тут не в том, милевик ты или спринтер.

В общем, я побежал — он рядом на велосипеде с секундомером в руке, изредка покрикивает то «рывок!», то «стоп!» — вверх и вниз по камням и корням деревьев, спускаясь в лощинки и тут же поднимаясь назад по крутым склонам. Я не любил бег по пересечённой местности и всегда старался увильнуть, когда у нас в клубе устраивали кросс; и вот нарвался на пытку, в жизни таких мук не испытывал, тут ни сбавить темп, ни передохнуть, потому что рядом всё время он — то сбоку, то чуть сзади, а иногда прямо передо мной, оборачивается и что–то говорит, говорит, велит то бежать быстрее, то удлинить шаг, то поднять голову выше, больше помогать руками, держать локти ближе к корпусу. Я его уже ненавидел. Попробовал не слушать его голос, а думать о деревьях вокруг, об облаке причудливой формы, старался угадать, сколько шагов мне осталось до дуба, или до лужи, или до первого встречного.

Но помогало это ненадолго. Он внезапно повышал голос и кричал «рывок!» или ещё что–нибудь, а то просто выруливал на дорогу прямо передо мной, и хочешь не обращать на него внимания, да не можешь. Ну, думаю, сейчас догоню и сотру в порошок… но он вдруг исчезал за моей спиной. Мало этого, погода стояла тёплая, а я бежал в тренировочном костюме; очень хотелось остановиться и скинуть его, но просить этого типа об одолжении… да ни за что на свете; я уже ни о чём не мог думать, только бы поскорее закончить этот проклятый бег, уйти домой и никогда больше этого злодея не видеть. Но при этом было чувство, что сам он внушает мне такие мысли, будто хочет, чтобы я его ненавидел. Я как–то угадывал это по выражению его лица, насмешливому взгляду, а когда не мог его видеть — по звуку голоса.

Вдруг он спросил меня:

— Тебе жарко?

И я ответил:

— Нормально, хотя пот так и катил со лба, заливая глаза, попадая в рот, — чистая соль, — стекал из–под мышек.

Это для тебя полезнее турецкой бани, вот так, — сказал он.

— Сколько мы уже бегаем? — спросил я.

— Тридцать восемь минут. Устал?

— Нет. — Я сам себя старался обмануть, но чем дольше бежал, тем хуже мне становилось — во рту всё пересохло, сердце так колотилось, что его стук, небось, был слышен на мили вокруг.

— Хочешь пить? — Тут я прямо–таки полюбил его; он протянул мне пластмассовую бутылку и сказал: — Только не слишком много. — Вода показалась мне вкуснее шампанского. — Сними–ка тренировочный.

Костюм так прилип к телу, что я из него едва выбрался, зато сразу почувствовал: могу бежать ещё много миль; я тебе ещё покажу, на что я способен. Минут пятнадцать мне и вправду бежалось легче, стало даже нравиться; он, видно, понял это, потому что скоро мне стало не до веселья, чаще приходилось брать горки, утопать в траве.

Потом он велел:

Давай вниз в лощину и наверх. Я там тебя встречу, засекаю время. — И покатил по дорожке вокруг. А я нырнул в яму, потом карабкался на чёртову горку, будто на курсах десантников. Он уже ждал наверху со своим секундомером. — Очень хорошо, всё прекрасно, двигаем дальше, — и покатил вперёд, не оглядываясь, а я бежал за ним, как собачонка.