Олимпиец

Неудивительно, что официальные лица, с их напыщенными буржуазными манерами, ненавидели его. Он приводил их в замешательство, сразу находил общий язык со спортсменами, а они так не могли. Что касается Джека Брейди, тут, конечно, шла речь о зонах влияния… К тому же они находились в совершенно разных положениях. Джек — хороший, солидный, слегка примитивный и ортодоксальный тренер — занимал официальное положение. А Сэм был человек без статуса, так, сбоку припёка. Джек добивался своего в поте лица, а Сэма, я думаю, вела интуиция. Джек мог ночи напролёт говорить о физиологии, изометрии и изотонике, о кардиореспираторной годности — он как следует подзубрил всё это в специальной школе. Сэм же никогда не переступал её порога; его высказывания — смесь оригинальности и вздора, не всегда обдуманные, нередко блестящие — неизменно возбуждали интерес у слушателей, по крайней мере на первых порах. Не знаю, кто из них лучший тренер. С тем же успехом можно сравнивать воду и огонь. И у того, и у другого были достойные ученики. Отражение себя в других — это и есть тренерская работа.

Конец года — это была фантастика. Мы разъезжали по всей Европе, по всем местам, о которых я знал лишь понаслышке, но даже не в этом дело: везде я выигрывал. О Лейпциге я уже не вспоминал и к концу сезона стал первым бегуном Великобритании; казалось, я обгоню кого угодно в мире, лишь бы Сэм был рядом. За время между Лейпцигом и последним стартом в октябре я проиграл всего два раза: Варгашу, когда действительно был не готов после травмы, и в Швеции — там в каком–то скромном соревновании уступил австралийцу Макколлу.

Бег стал для меня всем в жизни; я жил от забега к забегу, да и тренировки уже не казались такими тяжёлыми, как вначале.

Мне были нужны эти забеги, они мне давали неповторимое чувство — чувство силы во мне. Бежишь вместе с остальными, а про себя усмехаешься: ничего, подождите, сейчас я рвану. И вот оно — ты вырываешься вперёд, будто летишь, ветер хлещет в лицо и знаешь — им тебя не достать. А иногда прямо в дрожь бросало — вдруг достанут? Когда слух улавливал, что они приближаются, приходилось преодолевать этот чёртов болевой барьер, тогда открывалось второе дыхание.

В августе в Уайт — Сити, в матче с поляками, я показал 3.57,8 только потому, что услышал, как он меня догоняет, этот Воланский, а когда порвал ленточку, так и хотел свалиться на траву, но уголком глаза увидел Сэма и не посмел.

Теперь только и было разговоров что о долях секунд, результатах забегов, времени на каждом круге; даже если речь идёт не о тебе, волнуешься при мысли о других: кто какое время показал в Швеции, или в России, или в Калифорнии… Голова была забита этими цифрами. Бегал ли я, разминался, вёл машину или лежал ночью без сна — они вертелись в голове, пока не начинало казаться, что я схожу с ума. Но Сэм меня поражал — он мог до забега почти точно предсказать, как пойдёт бег на каждом круге, так что я уже знал, чего ждать. Часто он кричал мне, когда я пробегал мимо, скажем: «58,2!» — или что–то в этом роде, чтобы я наладил бег.

Он продумывал абсолютно всё. Когда я вернулся из Лейпцига, он вывел меня на дорожку и стал показывать, как нужно предвидеть, что меня хотят зацепить шипами или толкнуть локтём, как дать сдачи и куда — лучше в бедро, — чтобы сбить противника с ритма. Что делать, если тебя блокируют. Всё это было очень полезно; ведь на больших соревнованиях чего только не бывает! Сэм говорил: «Всё это вообще–то недостойно настоящего спортсмена, но ведь надо уметь себя защитить. Этому я тебя и учу — самозащите».

Пришла зима, и стало жутко тоскливо, будто из тебя выпустили воздух: никаких зарубежных поездок; даже тренировка в лесопарке казалась труднее потому, что не было конкретной цели, но больше из–за мерзкой погоды: по лицу хлещет дождь, с деревьев капает, под ногами хлюпает вода… Сэм не обращал на это внимания, правда, уже не бегал с голой грудью…

С лета с нами бегало ещё несколько парней, отчасти благодаря рекламе, какую создали Сэму мои победы; бегунов Сэм отбирал тщательно и ни с кого не брал и пенни. «Я доволен, когда вижу рост бегунов, а наживаться на них я не собираюсь», — говорил он. И это не было лицемерием, об этом знали все его враги. Однажды Том Берджесс сказал: «Все они что–то имеют, только не Сэм. Тренеры получают работу в ассоциации. Официальные лица задирают носы, пестуют свой престиж и разъезжают за бесплатно. А Сэм не имеет ничего. Он абсолютно чист. Только он один по–настоящему живёт ради лёгкой атлетики».

Я в этом и не сомневаюсь. Кто бы я был без него? Я ему всем обязан.

«Назвав лучшего юного футболиста года, назовём лучшего юного легкоатлета. Уверен, с нашим выбором согласятся все, кто сегодня в студии, миллионы наших зрителей. Ибо в этом году, леди и джентльмены, лучший юный легкоатлет года — Айк Лоу!

Мы услышали о нём в 1957 году — это год после Олимпиады, — когда Айк Лоу предстал перед всем миром как наша надежда в беге на милю».

— Айк, поздравляем!

— Спасибо.