Олимп

Харман зажмурился от боли, пронизавшей все тело и разум. Рука нащупала выпуклость у правого бедра. Пистолет был на месте.

Мужчина отклеил оружие от липучей ленты, щелкнул предохранителем, дернул затвором, как показывала Мойра, и приставил дуло к голове.

75

Демогоргон затмевает собой добрую половину объятого пламенем небосвода. Азия, Пантея и неразговорчивая Иона по-прежнему испуганно закрывают головы. Склоны гор, утесов и вулканов заполняют исполинские неясные тени: титаны, часы, скакуны-монстры, просто монстры, гигантские сороконожки – родственники Целителя, кошмарные возницы, и снова титаны занимают места, словно присяжные во время суда на ступенях греческого храма. Сквозь очки термокостюма отчетливо видно все происходящее. На вкус Ахилла, даже чересчур отчетливо.

Чудовища Тартара не в меру чудовищны, титаны слишком косматы и слишком титанического роста, а глядя на возниц и существ, которых Демогоргон окрестил часами, вообще невозможно навести полную резкость. Однажды Пелид рассек одному троянцу живот и грудь ударом клинка. Среди разрубленных ребер и вывалившихся кишок прятался крохотный гомункул; подслеповато моргая, он уставился на человека бледно-голубыми глазками. Это был единственный раз, когда быстроногого стошнило на поле боя. Так вот на этих тварей было так же трудно смотреть.

В то время как Демогоргон ожидает, пока присяжные из ночных кошмаров соберутся и рассядутся по местам, Гефест вытягивает из дурацкого пузыря на своей голове тонкий шнур и подключает его другим концом к шлему Ахилла.

– Так слышно? – спрашивает хромой карлик. – Надо потолковать, у нас мало времени.

– Я-то слышу, а Демогоргон? Раньше у него получалось.

– Нет, это жесткая связь. Наш Демогоргон хоть и похож невесть на что, но он же не Дж. Эдгар Гувер.

– Кто?

– Не важно. Послушай, сын Пелея, нужно согласовать, что мы будем рассказывать великанской братии. От этого зависит очень многое.

– Не называй меня так! – рычит Ахилл с огнем в глазах, от которого застывали на поле сечи вражеские войска.

Гефест – и тот шарахается назад, натянув коммуникационный провод.

– А как я тебя назвал?

– Сыном Пелея. Не желаю больше слышать этого имени.

Бог ремесел воздевает руки в тяжелых перчатках ладонями кверху.

– Ладно. Давай о деле. Минута-другая, и здесь начнется суд «кенгуру».[76]

– Что такое кенгуру?

Мужеубийцу безумно раздражает вся эта глупая тарабарщина. Между прочим, клинок по-прежнему у него в руке. Внутренний голос упорно подсказывает герою, что прикончить так называемого бога можно одним ударом; что для этого достаточно распороть металлическое одеяние бородатого идиота и, отступив назад, наблюдать, как он задохнется насмерть в ядовитой кислотной атмосфере. С другой стороны, Гефест – олимпиец, пусть и вдали от целебных баков, управляемых большой букашкой. Так что возможно, нахальный урод подобно греку будет попросту кашлять и содрогаться, корчась от боли целую вечность, покуда его не слопает одна из Океанид. Вот бы попробовать!..

Ахилл берет себя в руки.

– Забудь, – отвечает Гефест. – Что ты скажешь Демогоргону? Или поручишь мне говорить?

– Нет.

– Ну, тогда надо заранее договориться. О чем ты еще попросишь титанов, не считая убийства Зевса?

– Я и не думал их об этом просить, – твердо произносит ахеец.

Бородатый карлик изумленно таращит глаза под выпуклыми стеклами шлема.

– Разве? Я думал, мы здесь как раз за этим.

– Я сам порешу Громовержца, – заявляет Ахиллес. – И скормлю его печень Аргусу, любимому псу Одиссея.

Кузнец испускает вздох.

– Хорошо. Но для того, чтобы я воссел на олимпийском престоле (помни, ты обещал, и Никта подтвердила нашу сделку), все-таки необходимо вмешательство Демогоргона. А он не в своем уме.

– Не в своем уме? – отзывается мужеубийца.

Чудовищные тени в основном уже расселись по местам среди хребтов и потоков лавы.

– Слышал, как он тут распространялся о верховном Боге? – произносит Гефест.

– Если это не про Зевса, тогда я не знаю, о ком речь.

– Демогоргон имеет в виду единственного верховного повелителя всей вселенной. – И без того скрипучий голос калеки еще сильнее хрипит по линии жесткой связи. – Бога с большой буквы «Б» и никаких иных.

– Чушь какая-то, – говорит ахеец.

– Ну да, – соглашается кузнец. – Вот почему сородичи Демогоргона заточили его в пучине Тартара.

– Сородичи? – повторяет быстроногий, не веря своим ушам. – Хочешь сказать, он такой не один?

– Само собой. Никто не появляется на свет в единственном экземпляре. Такие вещи пора и тебе знать, Ахилл. Наш Демогоргон помешан, как троянская сортирная крыса. Он поклоняется какому-то единому всемогущему Богу с большой буквы «Б», которого иногда зовет «Тихим».

– Тихим? – Мужеубийца пытается вообразить молчаливого бога. Такого ему точно не приходилось видеть.

– Вот именно! – рычит Гефест в микрофон своего шлема. – Только этот самый «Тихий» – еще не весь единый и всемогущий тот-что-не-с-маленькой-буквы, а лишь одна из Его сущностей… Причем «Его» тоже пишется с большой «Е»…

– Хватит уже о размерах, – обрывает калеку ахеец. – Выходит, ваш Демогоргон все-таки верит не в одного-единственного бога.