После первых же представлений успех советского цирка стал общеамериканским явлением сезона 1963,64 года. Попова атаковали газетные корреспонденты.
— Сознайтесь,—обратился к артисту один из них,— вы так смешите только за рубежом.
— И в Москве тоже,— заявил Попов.
— Разве русские способны так смеяться?
Олег весело рассмеялся. Его смех явился лучшим ответом на нелепый вопрос.
Так на арене и за кулисами разрушал Попов предрассудки, предвзятое мнение о советских людях, еще сохраняющееся у многих за рубежом. Разносторонность интересов, строгий вкус, врожденную талантливость отмечали американские зрители в игре циркового артиста и бурно выражали радость по поводу своего нового открытия Страны Советов.
Если представить себе одновременно смех сорока миллионов зрителей, который вызвал за рубежом Олег Попов, то, наверное, это было бы стихийное бедствие—землетрясение или ураган. Но никому не страшна такая «стихия», ибо в ней воплощена добрая сила искусства. В буднях творчества копит ее артист. Встречи с ним в рабочей обстановке всегда интересны.
— Олег Константинович, вас спрашивают!
За дверями артистической смолкает шум механического сверла и высовывается голова Попова.
Мы рассматриваем какие-то металлические трубки, муфты, смутно напоминающие водопровод.
— Что это, Олег?
— Новая реприза.
Но в этих будничных деталях мы при всем старании не видим ничего смешного.
— Могу объяснить: вот это будет зонтик. Обыкновенный, дождевой. Внутри него трубка. По ней я под давлением вот этой груши подаю воду. Она бьет фонтаном над зонтом.
— Значит, зонтик с собственным дождиком?
— Вот именно.
— Это смешно, Олег.
Попов сразу становится серьезным и внимательным. В цирке слово «смешно» совсем не легковесное слово. Это серьезная, деловая оценка нового клоунского трюка, рабочая оценка, которую так ждет артист.
Попов собирает зонтик, нажимает на грушу, вода идет. Даже здесь, в обстановке, напоминающей слесарную мастерскую, это выглядит весьма комично. И артист, видно, доволен.
— Вот такой «пантелей»! — он произносит свое любимое слово, небрежным звучанием которого всегда как бы стремится скрыть свою заинтересованность, и снова берет в руки сверло.
— Олег Константинович, манеж свободен! — кричат ему.