Потом в душе Рогожина затихали бесы. Герои, люди прежде всего почти во всем полярные: по корням, жизненному опыту, духовной устремленности,Мышкин и Рогожин - эти крайности сходились. Они словно правая и левая рука пианиста, у каждого своя партия, вместе - трагическая мелодия. Сущность же в разгорающемся светлом пламени, являющемся после кошмара ночи, после мрачной бури, унесшей жизнь Настасьи Филипповны. В устах актеров - текст "Дневника" Нижинского и реплики, написанные Бурыкиным. В целом же играется замечательная сцена - ночь, которую проводят Мышкин и Рогожин у тела убитой женщины.
Все понято и прощено. Все люди - братья, привести их к этому может только любовь... Из "Дневника" Нижинского: "...Я хотел бы заставить всех понять, что такое любовь, добиться от людей, чтобы они не сползли к духовной смерти, чтобы боялись этой смерти, которая идет от Бога, чтобы они улучшали сами себя, дабы избежать смерти духа... Не на иконах надо искать Бога, а в душах других людей"44.
Вот так и сыграна сцена Мышкина и Рогожина безумным Вацлавом и его отражением.
Вот так в спектакле игрой актеров все более утверждаются искания человеком собственной сущности, обычно остающейся нами не познанной. Нами, погрязающими в суете будней... В трагическом свете безумия, тем более личности сверходаренной, существо ее странно кристаллизуется, как и желание как бы заново проиграть прожитую жизнь, иногда несколько меняя ее катастрофический ход в соответствии со своими идеальными представлениями. Мышкин, единый с Рогожиным, - это и есть путь самого Нижинского к Богу, очищение, освобождение, отказ от мелочных забот и повседневных неурядиц. Это и осуществление мечты о примирении с окружающими, потому что Рогожин во многом отражает взаимоотношения Нижинского с Дягилевым, Ромолой, князем, случайными знакомцами и прочими, прочими, кто был на его пути.
Сознание Нижинского, перескакивая через пространство и время, свободно выхватывая и сопрягая события, которые вряд ли можно было бы сюжетно соединить и соответствующим образом организовать, таким способом строит свой особый, пусть и "вывихнутый" мир, где, оказывается, есть место для счастья. Причем счастья, связанного с живой реальностью.
Если эпизод как бы "по Достоевскому" - это разрушение и созидание себя заново, это размытые границы между жизнью и смертью, неожиданно сыгранные Меньшиковым и Феклистовым с элегической мягкостью, то воображаемая встреча с Чарли Чаплином соединяется не только в биографической подлинности этого события. Нижинский и Чаплин знали друг друга.
Чарли Чаплин всю жизнь играл, по сути, того же Божьего Клоуна... То же беззащитное в своей невинности создание, чистое дитя, потрясенное несправедливостью мира, но так и не принявшее несправедливость как закон бытия.
Чарли Чаплин оставил воспоминания о встрече с Нижинским. Это всего две страницы, но взгляд Чаплина подобен тому, о котором говорил Нижинский,взгляд "насквозь". Чаплин пишет: "Серьзный, удивительно красивый, со слегка выступающими скулами, он напоминал монаха, надевшего мирское платье..." И далее о Нижинском-танцовщике: "...следующим номером было па-де-де с Нижинским. В первую же минуту его появления на сцене меня охватило величайшее волнение. В жизни я встречал мало гениев, и одним из них был Нижинский. Он зачаровывал, он был божество, его таинственная мрачность как бы шла от миров иных. Каждое его движение - это была поэзия, каждый прыжок - полет в страну фантазии...
Никто не мог сравниться с Нижинским в "Послеполуденном отдыхе фавна". Несколькими простыми движениями, без видимых усилий, он создавал таинственный и страшный мир, таившийся в пасторальном пейзаже, в котором трагически метался его пылкий и печальный бог.
Спустя полгода Нижинский сошел с ума. Какие-то симптомы заболевания можно было заметить уже в тот вечер, в его уборной, когда он заставил публику ждать. Я случайно явился свидетелем того, как эта болезненно-тонкая душа, не выдержав, ушла из жестокого, раздираемого войной мира в иной мир в мир ее собственной мечты..."45
В спектакле "N" Нижинский во встрече с Чаплином просветленно красив без тени мрачности, подмеченной в чаплинских строках, без малейшего сходства с монахом. Напротив - у Меньшикова в этой сцене Нижинский почти безмятежен. Легко меняющий настроения, легко переходящий из одного душевного состояния в другое, невероятно импульсивный в общении с Чаплиным, конгениальной личностью, он буквально пронизан радостью. Синхронен в этом его "альтер эго", его двойник. Но он не повторяет Нижинского-Меньшикова. Чаплин-Феклистов оставляет точный зазор между двумя великими. Чаплин будто вносит покой в смятенное сознание Вацлава. В общении с ним Нижинский отказывается от слов. Все говорится в танце - не столько подражании знаменитым пластическим номерам Нижинского, сколько, скорее, нежной пародии на легенду о Чаплине и о нем, "гении танца". Об их легендарной исключительности, чему не мешает иронический отсвет.