Олег Меньшиков

Сказку о себе, об изменившей ему Софье, о своей несостоявшейся жизни рассказывал Михаил Платонов в картине "Неоконченная пьеса для механического пианино". Действительно прием, схожий с "Утомленными солнцем". Такое же иносказание, откровенно воспроизводящее прошлое героя и дающее возможность бросить упрек в лицо всем присутствующим. Только интонации у Платонова и Мити совершенно разные. Как различны их судьбы. Как не похож конец XIX века в России на наши роковые 30-е уже в веке XX.

Для Платонова сказка - покаяние куда в большей степени, нежели стремление кого-то обвинить. Разумеется, и такой гранью отчасти оборачивается история Ясума. Но... Самовысказывание вообще присуще героям Чехова в прозе, в его пьесах. У Мити же другая цель, вполне определенная, если следовать за каждым его экранным шагом. Зная, что он очень скоро уйдет от Головиных и что последует за его уходом с остальными, он должен бросить в лицо комдиву то, что Головины могут никогда иначе не узнать. О своей вине, предательстве, трусости Митя не задумывается, в то время как Платонов склонен судить себя. У Мити один мотив - его довели, заставили, принудили перейти черту.

...Митя усаживается на подоконник, берет в руки рюмку... Он чрезвычайно импозантен в этой небрежной позе, душа общества. Начинает свою сказку как будто для новой подружки Нади: чуть напевно, мягко, как обычно рассказывают сказки на ночь детишкам. Поначалу остальные не очень обращают на Митю внимания. Но постепенно он усиливает голос, хотя ровные ноты не изменяют ему. Он продолжает обращаться к девочке, с каждой минутой все больше и больше вовлекая остальных в свой сюжет. Не глядя на собравшихся, Митя, кажется, кожей чувствует, как растет круг его слушателей. Себя, свое волнение он никак не выдает. Только слабая дрожь руки, держащей рюмку, несколько приоткрывает тщательно сдерживаемое возбуждение. Пока Митя не добирается до того, как однажды "все кончилось". Теперь он обращается нет, ни взглядом, ни поворотом головы, ни жестом - к другим, сидящим здесь. Он обращается с жесткостью, явившейся в голосе, к товарищу Котову.

Оставаться на месте больше нет сил. Митя встает, ходит по комнате. В движении ему легче говорить - всем надо его слышать сейчас. Он в центре внимания, "сказка" дошла уже до всех. Так что главная партия перед арестом комдива Дмитрием Андреевичем, кажется, удачно исполнена.

Начав с игры Надиными куклами, предметами - вот они, Ятим, Ясум,- Митя переключается на Котова. По сказке, на Кощея - так злодея, разлучившего любящих Ятима и Ясум, быстро назвала сообразительная Надя. Крупный план Мити: "Не поженились... Не успели..." Это адресовано комдиву, внимательно вслушивающемуся в исповедь Дмитрия. Расстояние между ними сейчас минимально - в переносном смысле. Так сходятся на дуэли.

Влетевшая в комнату шаровая молния бросает блики на Митино лицо, будто обжигая и чуть искажая его. Напоминая о его обожженной и искаженной судьбе. "Было ему всего двадцать семь лет... Ему очень хотелось жить..." Это уже обращено к Марусе, хотя понапрасну, о чем Митя твердо знает. Уже узнал... В эти минуты Митя Меньшикова силен своей субъективной правдой. Причудливо смешиваются в его исповеди глубина пережитых страданий, ему в том не откажешь: жестокость мира, надлом - и определенная, откровенная мстительность, барственное презрение к плебею (куда денешься от вошедшего в кровь и плоть!). Тайная просьба понять его, может быть, простить. Она относится, естественно, не к товарищу Котову... К Марусе, Наде, старушкам...

Петербургский журналист Михаил Трофименков написал в местной молодежной газете, что "Меньшиков идет наперекор тиранической воле режиссера, отбрасывает ее... и ведет свою линию, не желая быть мебелью. При этом надо помнить, что специфика сценария такова, что играть ему труднее всех. Его "подставили" еще до начальных титров: он играет в "русскую рулетку" в роскошной русской квартире, и умный зритель вычисляет его неизбежное самоубийство, а значит, следит за ним с меньшим напряжением, чем за Михалковым"53.

Обращаюсь к цитате из статьи Трофименкова не для того, естественно, чтобы полемизировать с ее автором, явно пытающимся столкнуть лбами режиссера и актера: в данном случае задача журналиста столь же бессмысленна, сколь лишена малейшей опоры. Союз Михалкова и Меньшикова издавна дружествен, исполнен взаимного уважения, что доказала их последняя картина "Сибирский цирюльник", потребовавшая от обоих огромного риска и веры друг в друга. Суть в том, что Никита Михалков не стал бы писать роль на избранного им изначально актера с целью "подставить" его, как изящно выразился на современном сленге господин Трофименков. Его суждение, как и многие другие, подобные, особенно те, что появились после выхода картины, подменяет сущее, называя фамилии Михалков и Меньшиков вместо фамилий их персонажей.