Олег Куваев Избранное Том 1

– Повезло специалисту, – ухмыльнулся Муханов.

– Глупый ты, – сказал Гаврилов. – У меня в стадах 12 тыщ голов оленей. И пасут их эти самые темные, темные старики. Живут в ярангах, как миллион лет назад, и зарабатывают деньги, каких вы в глаза не видали.

– Это так, это так, – согласно кивал головой Людвиг.

– За что старикам такая везуха? – спросил Муханов.

– Потому что люди эти имеют страшную привычку и специальный ум, – грозно сказал Гаврилов.

– Что лошадь, что олень, все равно – копыта.

– Ты первый это сказал? Побольше тебя орлы от меня отмахивались такими словами. Что олень ягель ест – тоже, конечно, знаешь? А что олень летом ест одно, зимой другое, весной третье – тебе неизвестно, как тому зоотехнику и многим орлам. Так? И что олень самый капризный на свете зверь, тоже не знаешь? Выжил там, где мамонты передохли, и погибает от пустой царапины. Десять лет надо изучать этих оленей, чтобы сказать: ничего я в них не понимаю.

– На здоровье. Кто мешает, – ехидно прищурился Колька.

– Олень мешает, – яростно ответил Гаврилов. – Он, понимаешь, возле теплой избы не стоит, ему ходить надо. И не нашлось пока ни головы, ни рук, которые бы сделали так, чтобы люди, которые за оленем ходят, которые желают его изучать, жили как люди, а не в каменном веке. Многие грибы хотели получать Пастуховы деньги. И бежали оттуда. И понимаю я их без осуждения. Зима. Полярная ночь. Жилье – полог. Спать в этом пологе с непривычки – умрешь от духоты. Утром полог разбирают, и ты в темной ночи круглый день на снегу. Пастух – сутки в снегу. Еда – голое мясо. Топливо – прутик. На прутаке кашу не сваришь, тортов не напечешь. Работа – сплошная загадка. Вот за что получает свои тыщи пастух–старик, темный академик. И тыщи эти ему ни к чему. На «Волге» в тундре гонять негде, телевизор в нарте не повезешь. Умрут старики, кто будет знать оленя?

– Да, да. Кто? – горестно подтверждал Людвиг.

– Приедет школьник из интерната. Десять классов. Я, говорит, в пастухи не хочу. Хочу получать образование и ходить в кино по асфальту. Что я могу сделать? Имею я право этого парня гнать в каменный век? Его оттуда только вытащили, и я его снова туда. Есть у меня совесть?

– Значит, с другого конца надо тормошить этих оленей, – победно сказал Муханов. – С крыши там, чтоб за оленем каталась, стенки–переборки, ванная комната и цветной экран за вечерним чаем. Условия существования. И не будет тогда отбоя от желающих изучать твоего оленя за хорошие деньги на свежем воздухе. Успевай выбирать получше. С людей надо начинать.

– Вот, – сказал Гаврилов и тяжело поднялся. – Теперь я вижу, что ты умный человек. И будете вы с другом вдвое умнее, если не удерете через месяц. Проживите год. За год ум ни к чему не присохнет – езжайте. Не буду спорить.

Мудрый змий в опьяневшей Санькиной голове все качался на теплых хитрых волнах. «Нет, – усмехнулся змий. – Нас не проймешь. Слы–ы–хали мы много–о–го разных слов… Катись ты, – устало отмахивался Санька от змия. – Пусть говорят люди. Может, им это всерьез интересно…»

Гаврилов ушел.

– Ну что же, – стоя, сказал Людвиг. – Выпьем по последнему глотку, как говорят, за знакомство…

Когда за Людвигом закрылась дверь, Санька вдруг заметил, что Муханов смотрит на него с неприкрытым восхищением.

– Санька, гад, – сказал Муханов. – Ты же пьян был, как шина. Но сидел и хлопал глазами, как самый трезвый человек на земле. Но я–то твои зенки знаю.

– Тренированный я, – сказал Санька. – По «Метрополям». Гаврилов тебе пел про специальных людей, тренированных спать в снегу и варить мясо на прутике. А я, понимаешь, оч–чень, о–ч–чень тренирован пить и казаться трезвым…

– Да, – загадочно согласился Муханов. – Кто к чему. Ложись спать, пьяная дура.

24

…Началась странная зима. Санька спозаранку шел с Людвигом в пекарню, отдельно стоявшую приземистую избу, посреди которой была вмазана четырехсотлитровая бочка–печь. Колол дрова, расшибал ломиком слежавшийся уголь, носил от реки воду. Людвиг надевал белый фартук и деревянной лопатой месил в ящике пузырящееся тесто. Санька чувствовал, что весь он пропах печным жаром и кисловатым запахом свежего хлеба. Муханов штукатурил стены в правлении и школе. Через месяц они знали здесь все, как будто всю жизнь прожили среди этой кучки закинутых в тундру домов. Домов в поселке на самом деле было больше, чем людей, ибо были выстроены они для пастухов, пропадавших где–то в далеких хребтах со своими стадами.

В октябре замерз Китам, замерзли его протоки и болота, и пастухи стали поодиночке и группами приходить в поселок, стройные люди в узких оленьих штанах, в грязно–белых камлейках с откинутыми башлыками. Они жили в поселке по нескольку дней и исчезали опять в желтой осенней равнине, как одинокие мореплаватели, наткнувшиеся на корабль, чтобы снова оставить его за горизонтом.