Олег Чарушников Голова как предмет роскоши

Примечание. Если вы сами кандидат – все вышесказанное относится

также и к вам.

Культурного вам голосования!

ГРОМОБОЕВ – ЭТО СИЛА!

(электоратские страдания)

Человек я болезненный, сырой, положительный (хотя и холостой).

Люблю уединение, фигурное катание по телевизору и пирог с черникой.

Треволнения для меня – смерть сущая. А куда от них деться? Особенно в

эту злосчастную, сумасшедшую предвыборную пору...

...В то утро я проснулся от кошмара. Некто высокий и мощный, помавая

руками, весь в белой простыне, вышел из-за шкафа и сказал заунывно:

– Голосуй за Громобоева... Голосуй за Громобоева...

– Кто это Громобоев? – испуганно спросил я.

– Это я Громобоев, это я... – завывала простыня. – Голосуй за меня,

не промахнешься! Проголосуешь? – и протянула ко мне толстую белую

руку...

Я пискнул, ойкнул, дернулся – и проснулся. Господи. приснится же

такое! Сто раз говорил себе: не смотри на ночь телевизор...

Я умылся, оделся и отправился за хлебом. По дороге проверил почтовый

ящик. В руки выпал плотный пласт предвыборных листовок. На

первой из них крупно значилось: «Громобоев – это класс!»

Около хлебного ко мне подошел человек-бутерброд. На животе у него

висел картонный плакат: «Громобоев – это сила!», а на спине «Громобоев

– это класс!» Бутерброд стремительно сунул мне листовку с портретом

кандидата, крикнул: «Не промахнешься!», хлопнул по плечу и мгновенно

удалился. Я остался на месте с раскрытым ртом и листовкой в руке...

Тут меня осторожно потрогали за локоть.

– Милай, – прошамкал сзади старушечий голос. – Переведи меня на ту

сторону. Стара стала, машин боюсь...

Старушка цепко ухватила меня под руку и засеменила через дорогу.

На вид ей было лет двести.

– Пенсия мала, – причитала она в такт шагам, – детишки разъехались.

Одна радость осталась...

– Внуки?

Старушка строго поджала губы.

– Громобоев! Одна у нас надёжа и опора. Голосуй за него, милай, не

промахнешься! Я тебе в карман листовку сунула. Прочти на досуге.

– Н-ну, бабуля... – с трудом выговорил я. – Ты не о Громобоеве, ты о

душе подумай!

Вырвав руку, я перебежал дорогу обратно и зашел хлебный. Народу

было битком...

– Осторожно! – заметила девушка, стоявшая впереди, - Не напирайте!

– Я не напираю...

– А я говорю, напираете! – девушка подняла на меня глаза и вдруг

радостно вскрикнула: - Ой, Миша! Ведь ты Миша, да?

– Н-нет... Вообще-то я Вова. А что?

Девушка повернулась ко мне. Толпа притиснула нас друг к другу...

– Я тебя сразу узнала, Вова... – интимно прошептала девушка. – Это

же я, Даша... Помнишь?

От нее пахло духами, а глаза были такими большими и наивными,

что... Короче, я вспомнил.

– Даша? Ну как же, конечно! А я-то гляжу, думаю: кто бы это мог

быть? А это наша Дашенька! Как живешь-то?

– Я расскажу, – таинственно улыбнулась она. – Пойдем ко мне и я все-

все расскажу, милый... Только сначала пообещай, что проголосуешь за

Громобоева. Не промахнешься! Вот возьми листовочку...

Народу было битком и через двери я выскочить не мог. Поэтому я перепрыгнул

через прилавок и покинул магазин через служебный выход. За

мной погнался гневный грузчик и кинул в меня караваем «украинского», но

я увернулся и выскочил на улицу без повреждений. Только легкая контузия

буханкой и поцарапанное ухо (значит, «украинский» опять был черствый).

...Возле подъезда ко мне подскочил ужасно сопливый мальчик лет

семи.

– Дяденька-а-а, – противно заканючил он.

– Чего тебе?

– Голосуй за Громобоева, дядя! Он хороший. Мамка говорит, он женщин

любит...

– Я тоже люблю женщин, – нервно сказал я. – Но в депутаты не

рвусь.

– А-а-а, – зловеще протянул страшный мальчик. – Не хочешь? А я сейчас

заору, что ты нас с мамкой бросил и алиментов не платишь! На весь

подъезд осрамлю! Берешь листовку? Или заорать?

Мне уже за сорок. Я толстый и бегаю очень плохо. Но от этого страшного

сопливого мальчика я взбежал на восьмой этаж без оглядки – как

тореро от бешеного быка...

...Снимая пальто, обнаружил в кармане листовку Громобоева. Верно,

старушка подсунула... В пиджаке оказалась еще одна, а в брюках сразу

три – в заднем кармане и две за поясом. Я зарычал, некоторое время топтал

листовки ногами и прошел в комнату.

Свежий ветерок хлопнул форточкой и отогнул штору. В комнату, плавно

качаясь, влетели две листовки: «Г. – это класс!» и «Г. – это сила!»

Я запер форточку, плотно закрыл шторы и сел к телевизору. На экране

появилась симпатичная докторша.

– Принимая эти таблетки, вы навсегда избавитесь от головной боли. Но

самое лучшее лекарство – голосовать за Громобоева. Громобоев – это...

Я переключил программу.

– ...это сила! Громобоев – это класс! – проскандировали хором усатый

крестьянин, бритый рабочий и бородатый интеллигент, крепко держась

за руки.

Я выдернул шнур из розетки. Подумав, накрыл подушкой радиоприемник.

Потом взял утюг, намереваясь погладить брюки, и остолбенел. Из

утюга слышались странные звуки...

– Громобоев – это сила! – проверещал из недр утюга далекий тоненький

голосок. – Громобоев – это кла...!

Я выронил утюг, бросился на диван и стал раздеваться. Из майки выпала

листовка «Громобоев – это класс!» Я зарыдал, бросил скомканную

майку в угол, припал к подушке и забылся тревожным сном...