Октябрь в украинской литературе

Майк Йогансен

Октябрь в украинской литературе

Читатель только русской книги и газеты на Украине подобен тому философу, о котором говорит Мефистофель: он не видит зелёного луга, раскинувшегося у самых его ног, рассматривая в подзорную трубу далёкое изображение далёкой русской природы и русского быта.

Эту подзорную трубу получил в качестве культурного наследства и городской украинский пролетарий, и чем более углубляется русское искусство в коренной русский быт, тем туманнее и бледнее контур его в подзорной трубе.

Попробуем на минутку отложить её и оглянуться кругом. Чтобы лучше разобраться в зелёном хаосе современной литературы, бросим взгляд на ту, которую застал на Украине Октябрь.

На первый взгляд – картина, напоминающая русскую литературу: пёстрая толпа направлений, школ и единиц, предъявляющая мандаты на монопольное обладание истинного искусства. Тут и футуристы: М. Семенко, около которого образовалась уже школа, и символисты – Я. Савченко, М. Терещенко, О. Слисаренко, и революционные поэты, «по преимуществу», Еллан и Чумак; вырисовывается силуэт Павла Тычины, который потом затмит всех, и целой, господствующей школой стоят Олесь и Чупринка, окружённые толпой забытых уже подражателей. Но уже в этой пёстрой толпе видны движения, которые приведут новую украинскую литературу на совершенно иной путь, в совсем другом смысле раскроют названия школ и направлений.

Уже для этого периода характерно то, что все школы и направления объединяет одна мысль. Эта мысль – национальное освобождение. Украинская литература за всё время своего существования в последние века была литературой угнетённой национальности. И так вплоть до Октября. Повстанческая поэзия Олеся и Чупринки и северянинская элегантность М. Семенка имели одинаковую цель – так или иначе пробить дорогу украинской национальности. Это одно.

Другая особенность, объединявшая пёстрые ряды украинских литераторов, была такая: это не была поэзия господствующего класса; это не была поэзия пролетариата – это была поэзия мелкой буржуазии, крестьянства, успевшего уже выделить из себя интеллигенцию. Эти две черты, теснейшим образом сплачивавшие самых заклятых врагов в гуще украинской литературы, коренным образом отличали её от русской литературы того же периода.

В украинской дооктябрьской литературе мы не находим ни кровожадного немцеедства (характерного для военных лет), ни сентиментальной французомании, которым поддались даже такие писатели в России, как Бальмонт, Брюсов, Городецкий и многие, многие другие.

Мы не видели в украинской литературе и ликвидаторства, и вытекающей из него установки на порнографию, с одной стороны, и мистику – с другой стороны, а то так и мистическую порнографию или порнографическую мистику. От всех бездн и трясин украинскую литературу спасает объединяющая националистическая идея.

В самом деле, возьмём украинский футуризм. Волею судеб зачинателем его оказался Михайло Семенко, последователь Игоря Северянина, эстетический футурист, эго-эстет и эго-паяц. И вот, не говоря уже о таких вещах, в которых поётся:

Вітряки, хатки, долини,

Січ, зелений гай,

с которыми сам Семенко мужественно боролся всю свою жизнь, что такое его эстетные вещи, какова его заветная цель?

Европеизация украинского слова, его окультурение, его прогресс, его победа…

Эта мысль не требует доказательств. Ибо если бы было иначе, то Семенко писал бы по-русски! И если Семенко пишет:

«Я утворю на високий скелі

Самотний замок,

Там напишу я в стилі Растрелі

Символістичну драму»,

то читатель знает, что петербургский студент Михайло Семенко собирается писать эту драму «в стилі Растрелі» на украинском языке, что и составляет суть всего дела в данном случае.

И вот таков же, в значительной мере, и смысл существования украинского символизма. Богоискательства, мистической философии, бегства от политики украинская общественная мысль не знала никогда. Поэтому украинский символизм был той же модернизацией, европеизацией украинской литературы, являлся прибавочным продуктом, произведённым существовавшей уже украинской интеллигенцией. Украинский символизм именно в силу этого был гораздо более формалистической школой, чем русский.

Если уже о футуристах Семенко и потом Ярошенко можно сказать, что их интересовали формальные проблемы больше, чем то, о чём они писали, то особенно это можно сказать о символистах.

Я. Савченко, популяризатор Эдгара По, М. Терещенко – проводник французских поэтов, О. Слисаренко, больше их примыкавший к М. Семенко, – в сущности исполняли то же задание, что и футуристы – популяризация европейского искусства и европеизация украинского искусства.

Особняком стоит в группе этих символистов Дм. Загул. Его вторая книга «На грані» свидетельствует о более глубоком и коренном понимании символизма. Дм. Загул – символист не ради украинской литературы, а исповедует символизм, как миросозерцание. Это повлияло на дальнейшие судьбы Загула.