Октябрь

Господи, подскажи мне и надоумь, взмолился я про себя, как не попасть из огня да в полымя, никого не предать, не натворить глупостей по неведению, за что потом до самой смерти мне будет стыдно. Как не повторить ошибок генералов, что вымогали отречения у императора, думая, что этим спасают Россию, а на самом деле едва не погубили ее окончательно и бесповоротно. Ведь действительно не понимаю я во всей этой политике ни черта… У нас, флотских офицеров, всегда считалось неприличным не только заниматься политикой, но даже говорить о ней. Помнится, кто-то из великих сказал: «Чтобы построить великую страну, понадобятся великие жертвы».

Только порой жертвы могут быть напрасными. Царь Иван Грозный немало крови пролил, но, в отличие от Петра Великого, свою Ливонскую войну проиграл и страну едва не погубил. А государь Николай Александрович, по мягкости характера и слабости духа, попустительствовал ближним своим, и все его жертвы – от Ходынки до Великой войны, не укрепили, а лишь подточили устои империи.

Сын же грузинского сапожника, недоучившийся семинарист, организатор ограблений почтовых карет, оказавшись у власти, проявил себя истинным хозяином, причем не по рождению, а по духу. И Россия, как феникс, снова возродилась из пепла.

Господи, теперь я понимаю, почему они без раздумий встали на сторону этого человека, отодвинув или уничтожив всех его соперников. Они хотят жить в великой стране и служить великому императору – не по названию, а по сути – за которого им не будет стыдно, как нам было стыдно за императора Николая после позорного Портсмутского мира и не менее позорного февральского отречения.

Но, Господи, тот сверкающий Град Небесный и тот великий вождь, к служению которому они стремятся, совсем не похожи на Россию, в которой я родился и вырос. Скажи мне, Господи, согласившись встать в их строй, не предам ли я душу дьяволу, не стану ли пособником злобных и враждебных сил?

Эти люди беспощадны к врагам России. В них не вижу я истинного христианского милосердия. Например, я уверен, что если бы на суде по делу о предательской сдаче Порт-Артурской крепости председательствовал адмирал Ларионов, то все подсудимые были бы повешены в день вынесения приговора. Для них нет никакой разницы между нижним чином и генералом. Возможно, что так и надо было поступить, но государь проявил ненужное милосердие.

Господи, научи меня, дай совет – как поступить, ибо времени все меньше, а ответ от меня требуется вполне определенный.

А этот их подводный корабль, скользящий во мраке глубин свирепый Левиафан, убийца линейных эскадр и ужас крейсеров! Как пригодился бы он русскому флоту – там, у Порт-Артура, против адмирала Того, в сражениях на Желтом море, или на Черном море, против «Гебена» и «Бреслау». Лишь только Балтика для этого повелителя глубин была бы, пожалуй, мелковата. Но что поделать, если они даже Атлантический океан презрительно называют просто Лужей.

Поток моих бессвязных мыслей прервался, когда старший лейтенант Федорцов, который зашел ко мне в каюту и предложил следовать за собой, остановился у одной из дверей. Негромко постучав, он повернул ручку, впуская меня внутрь.

– Добрый день, Александр Васильевич, – как-то уж совсем не по-уставному приветствовал меня сидящий за столом хмурый и неулыбчивый офицер. – Давайте знакомиться: командир этого подводного корабля капитан первого ранга Верещагин Владимир Анатольевич.

Три большие звезды на «рельсах», как я уже знаю, у потомков означали капитана первого, а не второго ранга, как у нас. От этого человека исходила сила власти, которой он был облечен, и та ответственность, какую налагает на него командование таким мощным кораблем. А что до неуставного обращения, так оно и верно – кто я для него? Что не старший по званию – это точно. Ибо своим рапортом о переходе на британскую службу я пустил карьеру псу под хвост. Я для него сейчас – то ли высокопоставленный арестант «с заслугами», то ли частное лицо, подозреваемое в намерении совершить государственное преступление.

– Колчак Александр Васильевич, – почти машинально ответил я, – до недавнего времени – полный адмирал и командующий Черноморским флотом. А вот кто я на данный момент, Владимир Анатольевич, и не знаю. Как я понимаю, мое будущее зависит от вашего решения.

– Правильно понимаете. Но только отчасти. И пусть не каждый грех можно замолить в монастыре, но нет ничего такого, что не может быть смыто кровью, или же верной и беспорочной службой Отечеству.

Я сразу понял, на что он намекает. Или я соглашаюсь на их предложение, или моя жизнь не будет и стоить ломаного гроша. Милейший лейтенант Федорцов отправит меня за борт недрогнувшей рукой, словно я какой-то японец, германец или англичанин. Но для русского офицера есть то, что важнее собственной жизни. Зачем офицеру жизнь в бесчестье?

– Владимир Анатольевич, – сказал я, – решение по поводу моей дальнейшей службы я пока не принял. Вполне вероятно, что я предпочту уйти из жизни, не склонив головы. Меня, знаете ли, пугает фигура вашего… В общем, того, кого вы выбрали себе в вожди.