Окончательный диагноз

Гомер почувствовал, как в нем закипает возбуждение, а в голове начинает звучать лишь одно слово: «Да!» Он так и знал; картина повторялась, словно подчиняясь какому-то естественному закону.

Молл сделал еще несколько снимков. Блументаль поднял голову и посмотрел на Гомера.

— Вы это искали?

Циничности в его голосе было больше, чем раздражения. Даже если он и восхищался профессиональными навыками Гомера, это еще не означало, что тот ему нравился. Трудно сказать, ощущал ли это Гомер, или же это отношение терялось в море подобных, испытываемых к нему всеми его коллегами.

Гомер кивнул, и Блументаль со вздохом вернулся к бачку. Он нагнулся, что подчеркнуло сутулость его плеч, и отвернулся в сторону с выражением пресыщенности, красноречиво говорившим о том, что профессионалы не должны заниматься подобными делами.

Ему не сразу удалось ухватить мешок, но когда удалось, он поднял его, не прилагая почти никаких усилий, хотя тот явно был тяжел, о чем Гомер догадался по расплывавшемуся от самодовольства лицу доктора.

Блументаль опустил мешок на лист чистой зеленой бумаги, расстеленной судмедэкспертом. Как только мешок оставили в покое, он осел и со зловещей медлительностью начал расползаться в разные стороны. Молл сделал еще несколько снимков, а затем Блументаль нагнулся и принялся его разворачивать. Он нашел отверстие, расширил его (снова отвернувшись в сторону с выражением полного непонимания, что он здесь делает) и начал отгибать края мешка.

Содержимое показалось довольно скоро, что совпало с появлением тяжелого запаха и исчезновением большей части зевак. Запах был настолько сильным и отталкивающим, что казалось, он обладает физической плотностью. Он был знаком Гомеру, и тем не менее тот сделал несколько вдохов, чтобы убедиться в этом; привычный же к нему Блументаль отнюдь не проявлял радости от встречи со старым знакомым. Запах дополнял вид крови, из-под красных сгустков которой проступали все оттенки зеленого, серого и коричневого. Когда Блументаль расправил скатанные стороны мешка, обнажившееся содержимое стало напоминать какого-то фантастического гуманоида или большую личинку, склонившуюся набок, чтобы отдохнуть.

Гомер прекрасно знал, что это такое, и чувство внутреннего торжества, которое он испытывал, было явно неуместным. Впрочем, представшая перед всеми картина, похоже, его совершенно не трогала. Блументаль с грустью размышлял о состоянии человечества и с тем же чувством взирал на свой испачканный кровью костюм. Судмедэксперт тяжело дышала, отвернувшись в сторону. А офицеры полиции, отойдя на безопасное расстояние, стояли с открытыми ртами и закрытыми глазами. Когда же Блументаль мрачно осведомился: «Надеюсь, все понимают, что это значит?» — один из них зажал рот и бросился прочь.

Гомер кивнул. На самом деле это значило очень многое: лично для него — возмездие, для старшего инспектора Кокса (ныне находившегося в отставке) — чувство неловкости, и полное крушение — для Беверли Уортон. Однако Гомеру хватило ума не упоминать об этом, и поэтому он ответил:

— Это внутренние органы миссис Мюир.

Если Блументаля и удивили познания Гомера в области анатомии, он ничем этого не показал и просто подозвал Молла, стоявшего с еще более хмурым видом, чем обычно, чтобы тот сделал еще несколько снимков. Было видно, как Молл, выполняя эту просьбу, надолго задерживает дыхание.

— По крайней мере, вскрытие займет немного времени, — громко заметил Блументаль. — Самую тяжелую работу он уже сделал.

— А вы что тут делаете? — обернулся Гомер к наблюдавшим. — Хватит глазеть, идите искать.

Полицейские начали рассеиваться, и лишь Кули остался на месте.

— А что мы теперь ищем?

Гомер повернулся к Блументалю и мешанине внутренностей.

— Он здесь? — осведомился он.

Блументаль покачал головой.

— Значит, где-то здесь, сынок, вам предстоит найти мозг миссис Мюир, — пояснил Гомер Кули.

Мартин Пендред вез коляску по прямой линии с одинаковой и неизменной скоростью, как он делал это всегда. Его маленькая и хрупкая пассажирка пристально смотрела перед собой, что говорило либо о крайней сосредоточенности, либо о полной рассеянности. К ее правому предплечью была подсоединена капельница, а обнаженную кожу ее рук покрывали яркие пурпурные капли. Огромный синяк на локтевом сгибе левой руки свидетельствовал об обильных или неумелых внутривенных инъекциях; хотя лично Мартину он ни о чем не говорил.

Между санитаром и пассажиркой не наблюдалось никакого контакта — ни на вербальном, ни на зрительном, ни на обонятельном уровне. С таким же успехом они могли быть запрограммированными роботами, полностью лишенными рассудка и обреченными выполнять указания и требования, не имеющие к ним никакого отношения.