Окончательная реальность

– Ультрафиолетовое, рентгеновское и гамма-излучение, – подхватил я, – понятно. Бог и дьявол.

– Не упрощай. От нашей инфракрасной каббалы до Бога так же далеко, как от какого-нибудь ультрафиолетового мага до дьявола.

– Однако себя ты все же отнес к полезной части спектра.

– Да, я считаю, что каббала и весь европейско-античный опыт, включая розенкрейцерство, масонство, нумерологию, ну и в широком смысле египетское и греческое наследие, – это полезные волны. Недаром красная часть радуги направлена вверх, к небу. Но научных доказательств у меня нет, да пока и быть не может.

– Кто же с другой стороны?

– Различные восточные практики, а в особенности южные. Латинская Америка, Вуду, Русский Восток, Индия.

– Аргументы?

– То, что европейская традиция примыкает к красной части спектра, сомнений нет: об этом вся мировая история. Нет сомнений и в том, что восточная магия и фиолетовый деспотизм близки так же, как физики-ядерщики, бомба и рентген в больнице. Да и йоги больше думают о теле, чем о душе. Вопрос в другом. Где на самом деле верх, а где низ. Адам и Ева, например, воспринимали землю как красное, а небо как синее, но какого цвета было яблоко – неизвестно.

– Синих яблок не бывает.

– Как сказать…

– Спектральное манихейство какое-то получается.

– Да, верно, как считают манихейцы, мы живем во «второй эпохе», в эпохе, где свет и тьма перемешались, цвета спектра проникают один в другой, и между ними идет борьба. Успех в этой борьбе сопутствует то одним, то другим, но никто пока не может взять верх. Поэтому вы, дальтоники-семиотики, точно вредны, только усиливаете хаос, плодя новые бессмысленные символы.

– Мы не плодим, а только изучаем существующие.

– А, не важно! Давай выпьем. Бондаренко начал пьянеть. Я, кажется, тоже.

– А вот скажи, чем конкретно занимается лаборатория? – Мой язык заплетался.

– Я же сказал. Каббалой! При помощи каббалистических методов мы, правда, не из глины, а из песка создаем искусственный интеллект.

– Почему из песка?

– Кремний – основа всех микропроцессоров. Интегральная схема формируется на маленьком кристалле кремния, на песчинке. Кремний – отличный полупроводник. Его электрическая проводимость больше, чем у диэлектриков, но, к сожалению, меньше, чем у металлов.

– А почему всем заправляет Курчатов из Готенбурга?

– Понимаешь, мы делаем мозги. А голем должен иметь и тело тоже. Где остальные лаборатории и чем занимаются, никто ничего не знает, только слухи. Говорят, конечности делают из особых сплавов на «Запорожстали». Я слышал, доктор Пернатт из Праги работает над слуховым аппаратом.

– Но почему центр в этой дыре, в Готенбурге, а не в Берлине, например?

– Еще бы спросил, почему не в Геттингене, под носом у Гейзенберга. В Берлине заправляют фиолетовые, а может, и ультрафиолетовые, есть, правда, еще несколько голубых, но это так, к слову. Знаешь, почему существует государство Израиль?

– Потому что Геринг дал на это согласие.

– Правильно. А почему он дал на это согласие? Потому что заключил сделку. Мир с евреями в обмен на кое-какие знания, которые теперь лежат в основе нашего проекта. Геринг всегда тяготел к оранжевым. Можно сказать, он совершил в Рейхе оранжевую революцию. Когда его убрали…

– Убрали?!

– Не сомневаюсь. Так вот, когда его убрали, фиолетовые быстро закрутили гайки. Те, кто курируют наш проект в Берлине, слишком хорошо понимают, что лучше держать центр управления подальше от ястребов-ядерщиков из Геттингена, поближе к Вене и Праге, где другие традиции, поближе к Москве, наконец. Выбрали Готенбург. В коридоре как будто загрохотали железные цепи.

– Пора собираться, поздно уже, – сказал я, выпивая последнюю рюмку.

– Да, надо освобождать помещение, – согласился Бондаренко. – Все, что я говорил, держи при себе. Понял?

– Понял. Мы вышли во двор, затем на улицу. Начинало темнеть. Бондаренко объяснил, где мы находимся.

– Налево по переулку, потом через парк попадаешь прямо к яузской стене – там делать нечего. Направо, минут пятнадцать бодрым шагом, и Лермонтовская площадь. Метро – езжай куда хочешь. За спиной – дорога к трем вокзалам – не место для прогулок. Если уж гулять – иди вперед, через Садовое кольцо, там бульвары, Лубянка, Кремль. Мы двинулись к метро. Чем ближе к Лермонтовской, тем грязнее. Битые бутылки, рваные газеты, вонючие тряпки. Я взглянул на небо. Московское ночное небо – очень странного цвета. Невозможно понять, чего в нем больше – красного или фиолетового. Вышли на площадь. У пивных палаток толпились закончившие трудный день работяги. Многие сидели на пыльных лавках, с удовольствием посасывая пиво, кто-то растянулся на траве или асфальте и, похоже, спал. Чуть поодаль в сквере под фонарями расположились старьевщики, торговавшие с лотков.

– Пойдем, посмотрим! Может, познакомлю кое с кем, – сказал Бондаренко и потащил меня через дорогу.