Окно в природу-2002

«Самым завзятым рыболовом в нашей команде была мать. Если не позовут к завтраку, утреннюю зарю могла растянуть до обеда. Отец лишнего ловить не любил, но однажды за утро вытащил из Хопра дюжину сазанов. И крупных. Ловил он стерлядь и судаков, но сазаны были его любимой добычей — особо крупных взвешивал на старинном безмене. Рекордная его добыча — сазан в двадцать пять килограммов».

Были у Шолохова на Хопре два закадычных друга. Им в жизни не повезло: один был карлик, другой с детства немой. Обоих Шолохов, понимая их трудную жизнь, приголубил, и они, благодарные, души не чаяли в «Александрыче». Как это часто бывает в подобных случаях, все таланты обиженных судьбою людей вобрала одна страсть: в этом случае — рыбалка. «Возможно, на всем Дону не было таких мастеров. Отец обоих любил, с интересом слушал одного, присматривался к сноровке другого. Не говоривший Сулим («Немко») все на рыбалке руками показывал: ладони, соединенные в пасть, — щука, руку горбом согнул — сазан, повел ладонью из стороны в сторону — сом».

Шолохов и сам в рыбацких делах разбирался, хорошо знал, что водится в реке, что ловится. Откроем страничку прославленной книги. «Из глубоких затишных омутов сваливается Дон на россыпь. Кучеряво вьется там течение. Дон идет вразвалку, мерным тихим разливом. Над песчаным твердым дном стаями пасутся чернопузы; ночью на россыпь выходит жировать стерлядь, ворочается в зеленых прибрежных теремах тины сазан; белесь и сула гоняют за белой рыбой, сом роется в ракушках… чтобы к утру застыть в полусне где-нибудь в черной обглоданной коряге».

Со снастями рыбацкими рядом — охотничье снаряжение Шолохова: сапоги, куртка, ружье, патронташ. «Охотился отец с таким же азартом, как и рыбачил. Но был у него принцип: стрелял только пернатую дичь — уток, гусей, стрепетов, куропаток да еще зайцев. Трудно поверить, но еще после войны куропаток возле донских станиц было больше, чем кур. Казаки на них не охотились — жалели патроны. Охотились мы с отцом. Охотились вот тут, у Дона, а когда хотели хорошо пострелять, ехали на хутор Такин. Куропатки там обитали огромными стаями. Ну и гуси на пролете весной… Не боюсь ошибиться, километров на десять — двенадцать тянулся фронт перелета вдоль Дона. От гусиного гогота человеческую речь иногда невозможно было расслышать. Теперь?.. Теперь все в прошлом. Охотиться мы стали ездить в Казахстан на озера. Там отец построил домик-приют. Недавно я в тех местах побывал — гусей тоже стало немного, а домик нетронут, стоит».

Шолохов хорошо знал, понимал и очень любил природу. В четырнадцать лет, прочитав «Тихий Дон», я этого не заметил, принимая описанья природы за «лирические отступления», как говорилось в школе. Недавно перечитав, вернее, пережив вместе с героями бессмертной книги все, что было на Дону в начале минувшего века, я вдруг увидел: есть в «Тихом Доне» еще одно важное «действующее лицо» — сам Дон и все, что на его берегах дышит, подает голос, сияет вечными красками жизни. Природа и сросшийся с нею быт донских казаков показаны Шолоховым ярко и точно — где одним широким мазком, где в мелких подробностях. Но это не «лирические отступления», это важная часть ткани повествованья. Мотив природы постоянно звучит в романе, но его колокольчик звенит в минуты особого напряженья страстей, когда что-то рушится невозвратно, когда кто-то гибнет, прощаясь с закатным солнцем, с божьей коровкой, ползущей по холодеющей руке, в последний раз слышит пение птицы. Вот опять же страничка книги: «…на земле, только что принявшей веселого лошадника и пьяницу деда Сашку, все так же яростно кипела жизнь: в степи, зеленым разливом подступившей к самому саду, в зарослях дикой конопли возле прясел старого гумна — неумолчно звучала гремучая дробь перепелиного боя, свистели суслики, жужжали шмели, шелестела обласканная ветром трава, пели в струистом мареве жаворонки и, утверждая в природе человеческое величие, где-то далеко-далеко по суходолу настойчиво, злобно и глухо стучал пулемет».

Такие строчки заставляют остро почувствовать ожесточенность людей, крушение судеб, чью-то мучительную или мгновенную смерть. «Колокольчик» природы, спокойной, вечной и несуетной, заставляет нас помнить ценность и красоту жизни и нелепость всего, что могут совершить люди. Эти контрасты держат нас в напряжении постоянно. Почти на каждой странице «Тихого Дона» звенит «колокольчик», побуждающий думать о смысле жизни, и подсказывает ответ: смысл жизни — в самой жизни.

Шолохов не единственный и не первый нашел «светотень» сопоставленья природы (вечности!) с человеческими страстями. В русской литературе это многие понимали. Вспомним Пушкина, Кольцова, Тургенева, Некрасова («Нет безобразья в природе»), Тютчева, Фета, Бунина, Есенина, Пришвина. Назовем современников наших — Юрий Казаков, Валентин Распутин. Лев Толстой хорошо понимал глубину единенья человека с природой. Это он записал в дневнике: «Счастье — это быть с природой, говорить с ней». Шолохов тоже глубоко чувствовал эту связь, показав нам судьбы людей на берегах тихо текущей в море воды.