Океан. Выпуск второй

Вообще-то ей было наплевать на мою учебу! Раньше она никогда ею не интересовалась.

— Да вот женился, — с опаской проговорил я.

Теща, против ожидания, улыбнулась. Новость ее явно обрадовала. Наверное, подумала: «Слава богу, этот пижон женился на какой-то дуре. Теперь ходить к нам не будет».

— Правильно, — сказала она. — В брак надо вступать молодыми. На ком женился-то?

— На Лидочке.

Анна Николаевна переменилась в лице.

— На какой Лидочке?

— На вашей.

Тут она как закричит:

— Лидия! Иди сюда немедленно!

Появилась бледная, но решительная Лидочка.

— Он правду говорит? — тихим, угрожающим голосом спросила Анна Николаевна, наступая на дочь.

— Правду, мамочка.

Что тут было! И слезы, и упреки, и угрозы, и оскорбления. Я слушал молча, все терпел, но когда Анна Николаевна крикнула, что я голодранец и чтобы больше в ее доме не появлялся, обиделся. Взял за руку жену, другой поднял бушлат с сапогами и сказал:

— Пойдем, Лидия.

Мы вышли и поехали ко мне.

Как все это было смешно и глупо!

Я долго сердился на тещу, не понимая, что Анна Николаевна — мать и тревожится за судьбу дочери. Какой я был муж? Ничего не имеющий, кроме белого бумажного «макена», синих «дунгари» и двадцати рублей стипендии. А слов «безумная любовь» она не понимала.

На следующий день Лидочка провожала меня в Архангельск. Я уезжал в первое настоящее плавание. А она пошла домой, к своей матери. Наверное, у нее на душе «скребли кошки». Вдруг кто-нибудь из домашних спросит: «Вышла замуж? Где же твой муж, объелся груш?»

Неприятно. Но в девятнадцать лет все невзгоды переживаются легче.

Я в бушлате и мичманке стоял в коридоре, смотрел на убегающий перрон и напевал:

Он юнга, родина его Марсель,
Он обожает песни, шум и драки.
Он курит трубку, пьет крепчайший эль
И любит девушку из Нагасаки.

Уезжал моряк, оставивший любимую в далеком порту… Мне было грустно и радостно.

ПЕРВОЕ ПЛАВАНИЕ

Наша группа практикантов приехала в Архангельск в середине мая. Он встретил нас пронизывающим, холодным ветром. По Двине плыли редкие льдины, сновали смешные маленькие пароходики «макарки», до отказа набитые пассажирами. Суденышки отчаянно дымили. У каждого из них позади трубы были уложены дрова. Топливо для котлов. Переехав на правый берег реки, где расположился город, мы вышли на улицу. Архангельск мне не понравился. Какие-то приземистые, приплюснутые дома, выкрашенные желтой краской, деревянные дощатые тротуары, пыль, посреди площади — некрасивый собор. Мне показалось, что город походит на огромный монастырь со службами. По проспекту Павлина Виноградова, главной улице, лязгая по рельсам, изредка проезжали старомодные, сильно потрепанные трамваи.

Все мы имели направление на суда «Убеко-Севера». Расшифровывалось название так: «Управление безопасности кораблевождения». Узнали туда дорогу.

Архангелогородцы говорили на певучем языке, делая ударение на конце слов. Нам это казалось смешным. Трамвай привез нас еще к одной речке. Она называлась тоже необычно: «Кузнечиха». Перешли деревянный наплавной мост и очутились в Соломбале. У огромного кирпичного здания, похожего на тюрьму, остановились и прочли вывеску у ворот: «Убеко-Север». Значит, нам сюда. Через проходную долго не пропускали. Куда-то звонили, спрашивали фамилии, читали направления, выданные в техникуме. Наконец пришел военный командир с двумя средними нашивками, пересчитал, опять спросил фамилии и повел за ворота. Здесь была территория «Убеко-Севера». Его склады, мастерские, причалы. Командир назвался Николаем Николаевичем и сказал, что на судах «Убеко» команды вольнонаемные, но они плавают под синим флагом с изображением компасной катушки, что означает их принадлежность к гидрографической службе.

— Большие суда? — спросил я.

— Не особенно. Удобные для выполнения работы.

— А куда они плавают? За границу ходят?

Николай Николаевич усмехнулся:

— Нет. По Белому и Баренцову морю. До Новой Земли. По диким местам. Снабжаем маяки дровами, продовольствием, баллонами с газом, устанавливаем знаки, створы. Работы много.

Мы знали, что нам предстоит, и все-таки были разочарованы. Плавание показалось нам уж больно неинтересным. Так за разговорами дошли до причала. Он выходил на Маймаксу, один из притоков Двины. У стенки стояли три небольших парохода: «Таймыр», «Метель», «Пахтусов». О, «Таймыр»! Неужели это тот, на котором в 1913 году плавал знаменитый Вилькицкий? Я спросил об этом у Николая Николаевича.

— Да, этот самый, — подтвердил он. — «Вайгач», его родной брат, погиб, если помните, а «Таймыр» жив и еще крепок. Правда, по сравнению с другими судами, стоящими у причала, «Таймыр» был самым большим и производил впечатление крепкого судна. Он имел ледокольные образования кормы и носа. В душе я подумал: «Хорошо бы попасть на «Таймыр». Все-таки ледокол, историческое судно, и можно будет потом небрежно сказать: «Я плавал на «Таймыре». Да, да, на том самом «Таймыре», на котором Вилькицкий…»