Океан. Выпуск тринадцатый

ВОЛКОВ Анатолий Григорьевич (1938 г. р.). В прошлом — капитан судна в Новороссийском морском пароходстве. Человек мужественный, он в октябре 1977 года смело вступил в схватку с вооруженным хулиганом. Преступник выстрелил Волкову прямо в лицо. Анатолий Григорьевич выжил, но полностью лишился зрения. Было ему в ту пору тридцать девять лет.

Многому ему пришлось учиться заново: и ходить, и писать, и читать, и… жить. Не сразу и не вдруг решился Анатолий Григорьевич попробовать свои силы в литературе. Все было на этом многотрудном пути — и огорчения, и радости, и сомнения. Но бывший моряк и капитан дерзает, свидетельством чему является этот рассказ.

В динамике над моим рабочим столом щелкнуло, и тишину каюты нарушил голос радиста: «Внимание! Через десять минут наше судно будет проходить Сережины створы». Опять щелчок. И тишина. Ни слова больше. Да и к чему слова? Осенью прошлого года судьба каждого из нас решалась на линии этих створов. И решил ее Сергей. Наш Сергей. Ценой своей жизни.

Я сложил бумаги в папку и невольно задержал взгляд на отполированной пластинке, прикрепленной к обложке папки. По металлу красивой вязью выгравировано: «Старшему механику Лосеву В. В. В день пятидесятилетия от пятисотсильной машинной команды». Уже потом, после юбилея, узнал от ребят, что эту пластинку сделал Сергей. Да-а, золотые руки были у парня.

Я убрал папку в ящик стола, надел свежую рубашку и вышел на палубу. Форштевень буксира вспарывал морскую гладь, поднимал перед собой пенящиеся буруны, которые с громким шуршанием проносились вдоль бортов, сливаясь за кормой в длинный пенистый след. Медленно уходил назад гористый берег с поселочками в небольших долинах, с пестрыми полосками пляжей и белым многоэтажьем корпусов санаториев, домов отдыха, пионерских лагерей. Почти в зените полыхало июльское солнце. Было жарко и душно.

Из открытого иллюминатора радиорубки доносилась пискливая тарабарщина морзянки. На палубе перед надстройкой собрались почти все свободные от вахты, они негромко переговаривались. Где-то в коридоре загрохотал боцманский бас:

— Я тебя такого на палубу не пущу! Штаны отутюжил, а на лице парада нет!.. Успеешь. Иди брейся…

Я достал из кармана очки и стараюсь рассмотреть очертания берега, который далеко впереди становится расплывчатым от знойного марева.

— Сережины створы уже близко. Я их вижу, — послышался мягкий, чуть дрогнувший голос поварихи Лены.

Я оглянулся. Она стояла рядом. Тоненькая, стройная, в коротком белом платье, похожая на невесту. Она бережно прижимала к груди букет алых роз. Лена подошла к фальшборту и замерла, чуть наклонив голову и касаясь губами лепестков роз. Наверняка Лена вспоминала в эти минуты ту штормовую ночь и Сергея… Как вспоминали и все мы…

Три года назад появился у нас в машинной команде новый кочегар. Впрочем, сначала он появился у меня в каюте. Переступил порог и озорно заулыбался, щуря глаза. Спрашиваю этого белокурого крепыша:

— Что вы хотели?

Он протягивает мне бумажку. Читаю: «Рускин Сергей Сергеевич. Направляется кочегаром…»

— Ясно, — говорю. — А кто это вас за дверью рассмешить успел?

Его глаза еще больше прищурились, из уголков морщинки разбежались. Губы подрагивают. Того и гляди, сейчас от смеха прыснет.

— Извините, — говорит, — но у вас вид… Чуб торчит, точно гребешок у петуха, а нос графитом измазан.

Я перед приходом Сергея с графитовым порошком возился. Предложил ему стул, сам — к зеркалу. Глянул на себя и в душе чертыхнулся. Угораздило же меня предстать перед этим парнем клоуном. А он тоже хорош… Никакой субординации.

Привел себя в порядок. Начал знакомиться с кочегаром. Во время нашей беседы украдкой рассматриваю своего нового подчиненного. Фигура не крупная, и плечи не косая сажень, однако скроен добротно, плотно. Руки жилистые. Под рубашкой мускулы играют, лицо привлекательное, а губы пухлые, розовые, как у красной девицы. Рассказал Рускин, что месяц назад уволился из Военно-Морского Флота и вернулся в свой родной город Керчь. Спросил его, почему не остался работать на берегу. Отвечает с лукавинкой:

— Слышал я, что у вас часто ветерочек дует, и частенько крепкий. Не люблю, когда вокруг меня тишь да гладь.