Океан. Выпуск десятый

Но как скажешь об этом Зосиме Иринеевичу, который уже видит Егора будущим владельцем маленькой парусной, продолжателем семейного ремесла? Дед с каждым годом все стареет и собирается уйти на покой, передав дело в надежные руки своего наследника.

А как сказать об этом матери, которая души не чает в сыне, привыкла видеть его каждый день и каждый час возле себя! Она все еще считает Егора маленьким и слабым, нуждающимся в материнских наставлениях: «Егорушко, не ходи купаться, не дай бог, утонешь! Вода в Двине шальная, быстрая, кругом вьюны… Егорушко, не промочи ноги, Егорушко, не пей воды из реки, а пей дома квас или клюквенную водицу… Егорушко, не водись с озорниками, соломбальскими да архангельскими ухорезами… Не дай бог, излупят, рубаху новую порвут!», хотя теперь Егор мог в ребячьей потасовке постоять за себя и проучить кого следовало своими кулачищами.

Да, тесно и скучно было в избяных стенах, и даже парусная не манила его, как прежде. Егора тянуло на пристань, где ключом кипела портовая суматошная жизнь: разгружались парусники, гремели по тесовым настилам телеги, остро пахло соленой треской. Бородатые грузчики — дрягили — катили по сходням пузатые бочки, таскали на своих крепких спинах тюки и ящики с разными товарами. Иноземные матросы с пестрыми шейными платками, со шкиперскими бородками, дымя носогрейками, насмешливо поглядывали на всю эту суету. Звучали на судах команды, звякали судовые колокола, гремели якорные цепи. Извозчики кричали на лошадей, понукая их, грузчики ругались грубо, по-мужицки…

Волны бились о причалы, посвистывал ветер с устья, солнце выбиралось из-за облаков — и жарко вспыхивали купола собора, а потом солнце пряталось.

Это — жизнь! Не то что в парусной, где мастера, как в церкви, боятся сказать лишнее слово: дед не любит праздной болтовни.

ГЛАВА ВТОРАЯ

1

После ильина дня, когда паруса для шхуны купца Чекуева были готовы, дед Зосима подъехал к крыльцу мастерской на телеге.

— Егор, помоги вынести паруса, — сказал он внуку.

Егор и Яков принесли и старательно уложили в телегу перевязанные веревками кипы.

День был ясный и прохладный. После первых ильинских гроз небо радовало глаз спокойной синевой. По нему неторопливо плыли белые рыхлые облака. Дед посмотрел на небо.

— Сегодня дождя не будет. Не зря сказано: «До ильи поп дождя не умолит, а посля ильи баба фартуком нагонит». Всю неделю лило, как из ушата… Ну поехали, Егор. Садись в передок, бери вожжи.

Дед, покряхтывая, тоже взобрался на воз, свесил ноги в пропитанных дегтем бахилах.

— Давай правь к Соборной пристани, — распорядился он.

По кривым соломбальским улочкам выехали к деревянному мосту через Кузнечиху, переправились на другой берег и вскоре втянулись на людный и оживленный Троицкий проспект. По сторонам его выстроились в ряд купеческие особняки и деревянные дома с бакалейными, мануфактурными, москательными лавками, трактирами и чайными. На булыжной мостовой телегу трясло, копыта лошади высекали подковами искры.

С Троицкого повернули направо и по широкому тесовому настилу спустились к пристани.

Шхуна купца Чекуева из Онеги стояла на якоре поодаль от причала.

Перед въездом на причал телега остановилась на обочине мостовой, и дед пошел разузнать, нет ли тут свободного карбаса или лодки, чтобы отвезти паруса на корабль.

Егор с любопытством следил за суетой на пристани. Дрягили в холщовых затасканных рубахах и домотканых штанах, в порыжелых стоптанных сапогах и опорках носили с подъехавших подвод тюки и ящики на двухмачтовый парусник Соловецкого монастыря. Рядом с этим парусником стоял другой, поменьше. К нему вереницей тянулись на посадку паломники — богомольцы, направлявшиеся на Соловки. На палубе стоял монах в подряснике, с обнаженной плешивой головой, и что-то говорил богомольцам, тыча длинной рукой на открытый люк. С котомками за плечами, с узелками, дорожными плетеными корзинами, усталые, с бледными, но оживленными лицами, богомольные пассажиры, суетясь, втягивались в люк.

Дальше, у конца причала, стояла трехмачтовая шхуна. На нее артель дрягилей грузила мешки с зерном.

Подошел дед.

— Нашел карбасок, — сказал он.

Зосима Иринеевич взял лошадь под уздцы и повел ее к левой боковой стенке пристани, где его поджидал речной карбас. Хозяин посудины, кегостровец [6], рыжий мужик в поддевке и высоких сапогах-вытяжках помог им спустить в карбас паруса и сел на весла. Дед тоже сошел в карбас и, сев на корме, сказал Егору:

— Вон там, на берегу, видишь коновязь? Разнуздай коня, дай ему сена и жди меня. От лошади не отходи.

Егору очень хотелось тоже побывать на шхуне, однако оставить подводу было не на кого, и он послушно кивнул. Привязав лошадь к коновязи, Егор дал ей сена.

— Эй, молодец! — окликнул его рослый мужик в парусиновой куртке и сапогах-броднях, подвязанных у колен ремешками. — Кого ждешь?

— Деда, — ответил Егор. — На шхуну уплыл. Скоро вернется.

— Твой конь?

— Наш.

— Перевези-ко мне кладь вон от того амбара на пристань. Видишь бот у правой стенки?

— Бот-то вижу, — сказал Егор. — Да дед велел мне ждать тут.